Протокол «Сигма» - Ладлэм Роберт (2008)

— Это можно истолковать только однозначно.

— То, чего достиг доктор Ленц, совершенно экстраординарно. Мы все глубоко благодарны ему. Но я думаю, что мы также отдаем справедливую дань его способностям, глубине познаний, научной одаренности. В сущности, мы получили обратно наши жизни. Не нашу юность, как... как другой шанс. Но отсрочку от смерти. — Он глубокомысленно нахмурился. — Можно ли считать, что это противоречит законам природы? Возможно. Но лечить рак, значит, тоже идти против природы. Если помните, Эмерсон сказал, что старость — это “единственная болезнь”.

Его глаза сияли. Бен, ошеломленный, молча слушал.

В колледже Бен всегда обращался к нему “профессор Годвин”, но сейчас он не хотел вообще произносить его имя. Поэтому он сказал лишь одно слово:

— Почему?

— Почему? В личном плане? Неужели вам нужно еще что-то спрашивать? Мне продлили жизнь. Возможно, даже удвоили ее.

— Надеюсь, вы, господа, извините меня? — прервал его Ленц. — Первый вертолет вот-вот улетит, и мне нужно попрощаться. — Он суетливо, чуть ли не бегом, покинул комнату.

— Бен, когда вы доживете до моих лет, вы не будете покупать незрелые бананы, — снова заговорил Годвин. — Вы станете опасаться приступать к работе над новыми книгами из страха, что не успеете их завершить. А теперь подумайте о том, сколько всего я могу теперь сделать. Пока доктор Ленц не предложил мне свою помощь, я испытывал такое чувство, будто все знания, все, чего я добивался тяжким и упорным трудом на протяжении десятилетий, все, что я умел и мог, все, что я понимал, то, чем я стал, — все это в любой момент может кануть в небытие. “Если бы юность умела, если бы старость могла!” — так ведь?

— Даже если все это правда...

— У вас же есть глаза! Вы способны увидеть то, что находится перед вами. Так, ради бога, посмотрите на меня! Вы же помните, что я с превеликим трудом взбирался на лестницу в Файерстоуновской библиотеке, а теперь я могу бегать.

Бен понял, что Годвин был не просто примером успешного завершения эксперимента, нет, он был одним из них — заговорщиков, сплотившихся вокруг Ленца. Неужели он не знал о жестокости, без которой не удалось бы достичь его чудесной перемены, об убийствах?

— Но вы же видели то, что здесь происходит — детей-беженцев во дворе? Тысячи похищенных детей? Это вас не тревожит?

Годвин явно почувствовал неловкость.

— Я признаю, что во всем этом имеются аспекты, о которых я предпочитаю ничего не знать, и всегда ясно давал это понять.

— Мы говорим о непрерывно продолжающемся убийстве тысяч детей! — сказал Бен. — Это требуется для вашего лечения. Ленц говорит: “добывать” — неплохой эвфемизм для резни, которая длится уже много лет.

— Это... — Годвин замялся. — Да, конечно, здесь есть этическая дилемма. Honesta turpitude est pro causa bona.

— Если цель хороша, то и преступление есть добродетель, — перевел Бен. — Публилий Сир. Вы говорили мне эти слова.

Значит, и Годвин тоже. На него можно не рассчитывать — он присоединился к Ленцу.

— Что в данном случае важно, это то, что цель здесь в высшей степени достойна. — Профессор подошел к кожаному дивану. Бен сел на такой же диван напротив.

— Вы и в прежние времена были связаны с “Сигмой”?

— Да, уже несколько десятков лет. И я горжусь тем, что новая стадия с самого начала происходит у меня на глазах. Под руководством Ленца все идет совсем по-другому.

— Насколько я понимаю, не все ваши коллеги были с этим согласны.