Тривейн - Ладлэм Роберт (1995)

— Как я уже сказал, мы были весьма разочарованы. Не то чтобы в вашей кандидатуре нет никаких достоинств — ничего подобного! Но, откровенно говоря, принимая во внимание все данные, мы на стороне партии президента.

— Non seguitur![4] А почему вообще моя кандидатура должна была вас так обеспокоить? И в оппозиции есть неплохие люди.

— Есть люди президента, — прервал его Грин.

— Не совсем вас понимаю...

— Президент, — Гамильтон помолчал, тщательно подбирая слова, — как всякий, сделавший работу лишь наполовину — работу, судить о которой истории, — страшно озабочен тем, чтобы его дело было продолжено. И он постарается воздействовать на выбор преемника: выберет одного-двух человек, готовых подчиниться его диктату. Это может быть вице-президент или губернатор Нью-Йорка, но мы не можем поддержать ни того, ни другого. Убеждения преемника роли не играют — только воля президента. Сами они не смогут выиграть и не выиграют.

— Это урок, который следует запомнить, — заметил Грин, по-прежнему очень прямо сидя в кресле. Руки его покоились на подлокотниках. — В шестьдесят восьмом году Хэмфри проиграл Никсону не потому, что был менее значителен, или у него было меньше денег, или еще почему-то. Он проиграл потому, что сказал по телевидению после его выдвижения кандидатом всего три слова: «Спасибо, господин президент». Эти три слова невозможно уже было вытравить.

В комнате воцарилось молчание. Тривейн вынул из кармана сигареты и закурил:

— Поэтому вы решили, что президент сделает все, чтобы его партия потерпела поражение?

— Именно так, — подтвердил Гамильтон. — И тут-то перед нами возникает дилемма. Тщеславие одного человека. Оппозиции остается только ставить на привлекательного кандидата, подчеркивая сильные черты его характера. Его независимость, если хотите, об остальном позаботится общественное мнение. У избирателей хороший нюх на марионеток.

— Так вы считаете, что у меня есть шанс?

— К сожалению, — подтвердил Грин. — У вас не слишком много соперников. Кто там еще? В сенате, в партии одни старики, из которых песок сыплется, ну, может, еще это громкоголосое отродье в грязных штанах. Правда, кое-какой шанс есть у Нэппа, но он так несносен, что скорее всего не пройдет. Белый дом наполнен ничтожествами. Вам могла бы составить конкуренцию горстка крупных губернаторов, но у них масса проблем с их собственными делами... Да-а, мистер Тривейн — господин заместитель госсекретаря, господин миллионер, президент фонда, председатель подкомитета. У вас масса преимуществ... Вы можете потерпеть крах на каком-то этапе, но вас вытянут снова, и вы выиграете в сравнении... Эти ребята из Национального комитета знали, что делают, когда вытащили на поверхность ваше имя. Проигравших они не любят.

— Мы тоже, — подвел итог Гамильтон. — Но независимо от того, кого мы любим, вы, Тривейн, — политическая реальность.

Тривейн снова встал, нарушая заботливо продуманную структуру треугольника. Он подошел к столику, взял свой блокнот в красном кожаном переплете и вернулся на место, остановившись рядом со своим креслом.

— Ваша оценка не совсем точна, джентльмены, но для начала ее достаточно... Вот доклад подкомитета. Через пять дней он будет представлен в Комиссию по обороне, президенту и специальным комиссиям конгресса. Доклад сокращен до шестисот пятидесяти страниц, плюс четыре тома документов. Более трехсот страниц посвящены «Дженис индастриз». Ей же — два тома документов... Дальше. Я понимаю ваше «глубокое разочарование» по поводу моей кандидатуры. Вы мне не нравитесь, мне не нравится то, что вы сделали, и я намерен вывести вас из игры. Просто? Capisce, как сказал бы один из ваших почивших коллег.

— Он не был с нами, — сердито прервал Тривейна Арон Грин.

— Вы его терпели, а это почти одно и то же.

— К чему вы клоните? По-моему, мы можем пойти на компромисс, — сказал Гамильтон.