Тривейн - Ладлэм Роберт (1995)

Подобные сделки совершаются каждый день, они имеют вполне приличные объяснения: консультант, эксперт, советник по административным вопросам.

Правда, в таком случае придется распроститься с милым домом в Пало-Альто, распрощаться с прелестными холмами, так успокаивающе действующими на него. С другой стороны, придется распрощаться и с женой: она никогда, никогда не согласится. Но это уже плюс.

А главный выигрыш — чувство покоя и благосостояния. Ибо его вклад будет оценен как выдающийся и, что самое главное, необходимый. История восхождения «Дженис индастриз» насчитывает двадцать лет. Для того же, чтобы распутать этот невероятный финансовый клубок, потребуется десятилетие.

И он, Джеймс Годдард, эксперт, выдающийся экономист, может сделать это. А делать придется в любом случае, ибо, помимо всего прочего, «Дженис» — неотъемлемая часть истории Америки двадцатого века. Он впишет эту часть американской истории во всемирную — на тысячелетия. Тысячи лет ученые будут изучать ее, представленные им цифры, вчитываться в его слова, отдавая дань его знаниям.

И само правительство, даже там, на самом верху, где принимаются решения, признает его незаменимость.

Никто не в состоянии сделать то, что сделал он.

И единственное, чего он добивается, — признание. Неужели Гамильтон со своими бесцветными помощниками в Чикаго не в состоянии этого понять? Не денег, не власти — уважения и признания.

Признание может спасти его от грядущей расплаты... Прошло почти пять часов. Тривейн и его несносный говорливый помощник выпили уже два кофейника кофе. Председатель, не выпуская изо рта сигарету, похоже, сам устал от своих вопросов и замолчал, а его помощник без устали тасовал документы, разложенные на столе. Наконец-то они, кажется, стали постигать смысл бумаг, которые он им представил. Вслух, правда, не сказали ни слова, однако сосредоточенность, автоматизм движений, выражение лиц выдавали их. Значит, скоро последует главный вопрос. А затем — предложение. Все должно быть выражено в словах и произнесено вслух, чтобы ничего не осталось для спекуляций. Вообще-то все довольно просто, если вдуматься: он переходит на другую сторону, в другую зависимость.

Он наблюдал, как Тривейн встал из-за стола и, оборвав бумажную ленту принтера, внимательно посмотрел на нее, потом протянул Викарсону, потирая костяшками пальцев уставшие глаза.

— Закончили?

— Закончили? — В голосе Тривейна послышалось удивление. — По-моему, никто лучше вас не знает, что все только начинается. К моему величайшему сожалению.

— Да-да, конечно. Все только начинается. Чтобы закончить, потребуются годы... Мне кажется, теперь мы должны с вами поговорить.

— Мы? Поговорить? Ну нет, мистер Годдард. Дело еще не закончено, но мне-то точно конец. Поговорите с кем-нибудь другим... Если найдете с кем.

— Что это значит?

— Не стану притворяться, будто хорошо понимаю причины, которыми вы руководствовались, Годдард. Либо вы самый смелый человек на свете, либо... либо вас настолько гложет чувство вины, что вы совершенно утратили чувство перспективы. В любом случае постараюсь вам помочь. Вы этого заслужили... Впрочем, не думаю, что кто-то собирается вас тронуть. По крайней мере, не те люди, которым следовало бы... Они не узнают, как далеко, зашла болезнь. И не поймут, что она приобрела уже скрытую форму, и находиться рядом с вами — значит подвергнуть себя опасности.

Глава 51

Президент Соединенных Штатов поднялся из-за стола своего Овального кабинета, когда вошел Эндрю Тривейн. Первое, что неприятно поразило Тривейна, — это присутствие Билли Хилла. Тот стоял у высокого французского окна, читая бумаги в резком свете восходящего солнца, падающем со стороны балкона. Президент, заметив реакцию Тривейна на присутствие третьего лица, поспешил поздороваться:

— Доброе утро, мистер Тривейн. Посол здесь по моей просьбе, по моей настоятельной просьбе, если хотите.