– А сейчас, – продолжает Эммануэль, – прекрати оскорблять нас. Пусть это и захватывающий пролог… Я предлагаю вам сделку: если вы поклянетесь мне на одной из ваших священных книг, что будете повиноваться мне в течение трех часов подряд, я тут же положу ключ на место. Или же… Я выброшу ключ в окно, вы будете звать на помощь, и я сама закричу, да так громко, что услышат во всем дворце. Соберется толпа, я вас уверяю. И я сорву свою одежду, вот так…

И, подтверждая слова действием, она тащит свободной рукой платье, которое разрывается от груди до живота.

– Подождите… – пытается возразить отец Бруно, делая шаг по направлению к ней.

– Нет. У вас есть лишь одна минута, чтобы принять решение.

– Ну, я согласен. Клянусь на Святом Евангелии, что я подчинюсь вашим приказам.

– Я тоже клянусь, – в свою очередь говорит Клаудио.

Эммануэль отходит от окна и бросает ключ на пол.

– Давай! – говорит она Клаудио. – Ты начинаешь.

И она ведет его к сестре, которая стоит неподвижно, красивая и бледная, словно статуя.

– Поцелуй ее!

Клаудио отступает назад.

– Почему тебя смущают какие-то глупые приличия? Ты думаешь, что тот факт, что вы брат и сестра, мешает любить друг друга? Я утверждаю обратное. Каждый человек может любить того, кого хочет, в том числе и кровного родственника. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на историю великих христианских цивилизаций или даже тех, кто не исповедует христианство, не так ли, Бруно?

– Я настолько разделяю ваше мнение, что, если бы у меня была сестра, я бы овладел ею, не сходя со своего места, – со смехом отвечает священник.

Эммануэль подходит к Клаудио, гладит его по голове и прикладывается к губам в поцелуе.

– Теперь ты, – говорит она Сильване.

Подтолкнув их друг к другу, Эммануэль заставляет брата и сестру поцеловаться: их губы уже приоткрыты для поцелуя. Затем она отделяется от группы. Теперь они целуются в некоем порыве отчаяния, схватившись друг за друга так сильно, что, теряя равновесие, падают на пол. Там они судорожно обнимаются до потери дыхания, хватая друг друга за одежду, как будто ища обнаженную плоть. А Эммануэль в это время уже приближается к священнику.

Она смотрит ему прямо в глаза. Он же с похотью смотрит на пару, барахтающуюся у его ног. Эммануэль осторожно направляет руку к его члену, который уже приподнимает сутану. Прикоснувшись к черной ткани, она чувствует под пальцами набухание тяжелого органа.

– Нет ли в этом монастыре комнаты, более удобной и менее доступной для посторонних глаз? – шепчет она на ухо Бруно, приподнимаясь на цыпочках.

– Идемте, – вполголоса отвечает он.

И они вместе выходят в коридор. Эммануэль использует эту возможность, чтобы окончательно сорвать с себя платье. Дальше по коридору видна дверь, больше, чем все остальные. Келья, в которую они входят, более просторная, а ее потолок значительно выше. Единственная деталь, характерная и для других помещений, – это зарешеченное окно. Стены затянуты черным шелком. Войдя, Бруно зажигает лампу: Эммануэль с удивлением обнаруживает кровать, увенчанную балдахином, чьи колонны представляют собой четыре замечательные обнаженные фигуры – двух женщин и двух мужчин…

Эммануэль нетерпеливо поворачивается к священнику и отбрасывает в сторону клочья своего платья. Под ним на ней нет ничего, кроме пояса с подвязками и чулок, от которых она быстро освобождается. Она быстро сбрасывает на ковер остатки одежды. И вот она уже полностью обнажена.

Отец Бруно направляется к двери.

– Оставьте ее открытой, – приказывает она. – Они присоединятся к нам.

Священник послушно поднимает руки и расстегивает сутану.

– Нет. Оголите только член.

Он улыбается.

– Пусть вас не пугает эта бесконечная череда пуговиц: тут все современно, они скрывают молнию!

– Какая жалость! – вздыхает молодая женщина. – Тогда оставьте этот хлам и расстегните только ширинку брюк.