Горменгаст (переводчик Ильин) - Пик Мервин (2014)

Да, причиной его изгнания стал изменнический жест Стирпайка – пегий мерзавец был в ту пору юнцом лет семнадцати-восемнадцати, и его нелояльность крепко засела в голове Флэя. Однако о заточении и смерти Двойняшек Флэй ничего не знал, хоть и слышал, не ведая ни о происхождении его, ни о значении, жуткий смех, с которым они умирали в пустых покоях.

Подобно Доктору и Графине, он напрягал и ум, и память, пытаясь сделать некий осмысленный вывод из принятой от огня смерти отца и сына – Саурдуста и Баркентина, – равно как и из того, что в обоих случаях Стирпайк показал себя героем. Но сколько все они ни старались, им не удалось разумно обосновать свои подозрения.

И тем не менее, причины для опасений, причины основательные, пусть даже скудные и разрозненные, просуществовали все эти годы. Хоть они и не складывались в цельную картину, о них не забывали.

Доктору всегда очень хотелось узнать, почему Стирпайк оставил его службу, дабы обратиться в конфидента и слугу пустоголовых Двойняшек. Юноша был не настолько глуп, чтобы находить удовольствие в общении с ними. Единственным его резоном могло стать желание продвинуться по иерархической лестнице вверх; не исключено, однако, что у него имелись и мотивы куда более сомнительные. Затем неразличимые Двойняшки исчезли. В записке, найденной Стирпайком на их столе, говорилось о намерении покончить с собой. Прюнскваллор раздобыл эту записку и сравнил с письмом, некогда полученным от сестер Ирмой. Он вертел оба документа и так, и этак, потратил целый вечер на их изучение. Складывалось впечатление, что написаны они одной рукой – буквы были большие, округлые, неровные, как если б писал ребенок.

Однако Доктор знал этих слабоумных много лет и не верил, что они, при всей странности их перечливых натур, способны лишить себя жизни.

Да и Графиня не верила, что Двойняшки могли пойти на самоубийство. Их пустые амбиции и тщеславие, их слишком очевидное стремление занять когда-нибудь положение, которого они вечно жаждали, – положение дам, величавых и великолепных, увешанных драгоценностями, – исключало всякую мысль о таком исходе. И все же, доказательств чего-либо иного не существовало.

Доктор рассказал Графине, как Стирпайк восклицал в бреду: «А с Двойняшками будет пятеро!» Графиня выслушала его, глядя в окно своей комнаты.

– Пятеро кого? – спросила она.

– Вот именно, – сказал Доктор. – Пятеро кого?

– Пять загадок, – тяжко отозвалась, не изменив выражения лица, Графиня.

– И каковы же они, ваша светлость? Вы разумеете пятерых…

Графиня перебила его.

– Граф, мой муж, – сказала она. – Исчез. Раз. Его сестры, исчезли: два. Свелтер, исчез: три. Саурдуст и Баркентин, сгорели: пять…

– Но смерти Саурдуста и Баркентина вряд ли можно назвать загадочными…

– Одну было б нельзя. Две можно, – сказала Графиня. – И в каждой из них – юнец.

– Юнец? – переспросил Доктор.

– Стирпайк, – сказала Графиня.

– Ага, – отозвался Доктор, – у нас с вами общие страхи.

– Общие, – согласилась Графиня. – Я жду.

Доктору вдруг вспомнилось стихотворение Фуксии:

Как лицо его ало и бело!

Может, где-то в дальней дали

Обитают герои, отчаянно смелые,

Чьи лица алы и белы.

– Но, ваша светлость, – сказал он; Графиня по-прежнему смотрела в окно. – Слова «а с Двойняшками будет пятеро» внушают мне мысль, что их светлости Кора и Кларисса – два человека из компании, которая вертелась в его горячечном мозгу. Готов поставить самую блестящую монетку, какая у меня есть, что, бредя, он составлял список из отдельных людей.

– И в таком случае…

– И в таком случае, ваша светлость, их смерть и исчезновение дают нам шесть, а не пять.