Горменгаст (переводчик Ильин) - Пик Мервин (2014)

– Ну так надо бы поблагодарить, знаете ли, пока он не ушел.

– Он хороший мальчик, – сказал Кличбор. – Очень хороший. – И, помолчав, добавил, словно возвращаясь на твердую, требующую строгости почву: – …хоть и весьма озорной.

– Но я отвлекаю вас от игры – отвлекаю, клянусь всяческой неосмотрительностью! – вскричал Доктор, прихлопнув Титуса по затылку.

– Может, и вы с нами, доктор Прюн? – спросил Титус. – Тогда мы сможем сыграть в «треуголку».

– А как в нее играют, в «треуголку»? – заинтересованно спросил Прюнскваллор, поддернул элегантные брюки и присел на корточки, обратив к взлохмаченному мальчику смышленое розовое лицо. – Вы-то умеете, друг мой? – осведомился он у Кличбора.

– Еще бы, еще бы, – ответил Кличбор и лицо его посветлело. – Чрезвычайно возвышенная игра.

И он опять опустился на пол.

– Кстати, – Доктор живо повернулся к Профессору, – вы ведь будете на нашем приеме, не правда ли? Вы, сударь, как вам известно, главный наш гость.

Кличбор, скрипя и потрескивая фибрами и сочленениями, снова воздвигся на ноги, с миг простоял величаво и рискованно выпрямившись, и поклонился сидящему на корточках Доктору, отчего клок белых волос пал на его светло-голубые глаза.

– Сударь, – сказал он. – Я буду, сударь, и подчиненные мои со мною. Вы оказали нам великую честь.

После чего он с неожиданным проворством снова пал на колени.

Весь следующий час старый тюремный сторож, приникнув к удобной, величиною с чайную ложку замочной скважине внутренней двери, с изумлением наблюдал, как три фигуры ползают туда-сюда по полу тюремного форта, слушал высокие, переходившие в вопли гиены трели доктора Прюнскваллора, слушал глубокий, дрожащий голос Профессора, взревывавший, точно у старой, счастливой гончей, когда тот забывался, и отражаемые стенами камеры пронзительные вскрики ребенка, раскалывающиеся, как стекло, о каменный пол, когда шарики ударялись один о другой и, кружась на лету, со стуком рушились в положенные квадраты или разлетались по тюремному полу, словно падучие звезды.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Не было во всем Горменгасте звука, способного так оледенить сердце, как стук маленького засаленного костылька, с помощью которого Баркентин приводил в движение свое карликовое тельце.

Резкие, скорые удары этого словно бы железного обрубка по вогнутым камням походили на удары хлыста, на брань, на пощечины милосердию.

Не было в Замке человека, хотя бы раз да не слышавшего, как набирает мощь бряцание зловещего рычага, коим Распорядитель Ритуала проталкивал свое тело вперед, пока иссохшая нога его и костыль одолевали извилистые каменные коридоры со скоростью, в которую невозможно было поверить.

Немного было и таких, кто, заслышав цоканье костыля о далекие плиты, не отворачивал в сторону, чтобы уклониться от маленького, полного тлеющей ярости олицетворения закона, которое топало в багровых лохмотьях сернистым путем своим по середине коридора, никому не уступая дороги.

Наличествовало в этом самом Баркентине нечто от осы и нечто от исхудалой хищной птицы. Нечто от вывихнутого ветрами тернового дерева, а в ноздреватом лице его – нечто от гнома. Из глаз, жутковато слезящихся, сочилась сквозь пелену влаги злоба. Они, эти глаза, казались переполненными – похожими на старые, растрескавшиеся, пожелтевшие блюдца, в которые налили столько топазового чая, что тот вздувается посередке.