История моей грешной жизни - Джованни Джакомо Казанова (1794)

– Но это глупо, друг мой; кофе – это зерна, что продают в лавке, а то, что пьют, – это чашка кофе.

– Отлично! Что ж, вы пьете чашку? У нас в Италии говорят «кофе», и всем достает ума догадаться, что зерна не пьют.

– Он еще спорит! А как это вы проглотили сразу двух савояров?

– Обмакнув в кофе. Они были не больше тех, что лежат тут у вас на ночном столике.

– И это вы называете савоярами? Надо говорить «бисквиты».

– В Италии мы зовем их савоярами, сударыня, ибо мода на них пришла из Савойи, и я не виноват, что вы решили, будто я съел двоих рассыльных из тех, что торчат по углам улиц для услужения публике и которых зовете вы савоярами, хотя они, может статься, родом из совсем других мест. Впредь, применяясь к вашим обычаям, я стану говорить, что съел бисквиты; но позвольте заметить вам, что название «савояры» для них более подобает.

Тут является ее муж и, выслушав отчет о наших спорах, смеется и говорит, что я прав. Входит племянница ее, девица четырнадцати лет, разумная, сообразительная и очень скромная; я дал ей пять-шесть уроков, и так как она любила язык и весьма старалась, то начинала уже говорить на нем. Вот роковое приветствие, каким она встретила меня:

– Signore sono incantata di vi vedere in buona salute[103].

– Благодарю вас, мадмуазель, но чтобы передать слово «счастлива», надобно сказать «ho piacere». И еще: чтобы передать «видеть вас», надобно сказать «di vedervi», а не «di vi vedere».

– Я думала, сударь, что член «vi» вставляется перед словом.

– Нет, мадмуазель, мы этот член вставляем сзади[104].

Тут оба супруга покатываются со смеху, барышня краснеет, а я смущаюсь отчаянно, что сболтнул эдакую глупость; но слова не вернешь. Надувшись, берусь я за книгу в тщетном ожидании, чтобы кончили они наконец смеяться; но случилось это больше чем через неделю. Несносная эта двусмысленность обошла весь Париж, я бесился, но постигнул в конце концов силу языка, и с той поры успех мой поубавился. Кребийон долго хохотал, а потом объяснил, что надобно было сказать не «сзади», а «после». Так развлекались французы ошибками, что делал я в их языке, но я недурно отыгрывался, раскрывая некоторые его смехотворные обычаи.

– Сударь, – спрашиваю я, – как здоровье почтенной супруги вашей?

– Вы ей делаете много чести.

– Честь ее меня не волнует; я спрашиваю, как ее здоровье.

В Булонском лесу молодой человек падает с лошади; я бегу помочь ему подняться, но он уже проворно вскакивает на ноги.

– Не причинили ли вы себе какого вреда?

– Напротив, сударь.

– Стало быть, падение пошло во благо.

Я в первый раз принят госпожою Председательшей[105]; является племянник ее, блистательный щеголь, она представляет меня, говорит имя и откуда я родом.

– Как, сударь, вы итальянец? Клянусь честью, вы держитесь столь учтиво, что я бы побился об заклад, что вы француз.

– Сударь, увидев вас, я едва не совершил ту же оплошность: готов был поспорить, что вы итальянец.

– Не знал, что я похож на итальянца.

За столом у миледи Ламберт все разглядывают сердолик, что был у меня на пальце: голова Людовика XV была на нем вырезана весьма искусно. Кольцо обходит весь стол, все находят сходство поразительным; одна юная маркиза возвращает мне кольцо со словами:

– Это в самом деле антик?

– Что, камень? Да, сударыня, несомненный.