Император - Георг Эберс (1881)

Столы, подушки и всякого рода утварь, уже доставленную александрийскими мастерскими, но еще не распакованную и лежавшую в тюках и ящиках среди большого центрального двора, быстро разместили (по мере надобности) в наскоро обставленных покоях.

Еще прежде чем Адриан, при помощи префекта, осмотрел последнюю из комнат, в которых производились реставрационные работы, Понтий уже покончил со своими распоряжениями и мог заверить императора, что у него сегодня же будет хорошая постель и сносное помещение, а завтра совершенно прилично убранные комнаты.

– Отлично, отлично, превосходно! – воскликнул властитель, вступив в отведенный ему покой. – Можно подумать, что вам помогают усердные демоны. Полей мне воды на руки, Мастор, а затем приступим к ужину. Я голоден, как собака нищего.

– Я думаю, мы найдем то, что тебе нужно, – сказал Титиан, в то время как император умывался. – Ты истребил все, что мы послали тебе сегодня, Понтий?

– К сожалению, да, – ответил тот со вздохам.

– Но я велел послать тебе ужин на пять человек.

– Он насытил шестерых голодных художников, – отвечал архитектор. – Если бы я только мог подозревать, для кого предназначалось такое множество кушаний. Что же делать теперь? Вино и хлеб остались в зале муз, но…

– Ну так этим и нужно довольствоваться, – сказал император, вытирая лицо. – Во время дакийского похода или в Нумидии и нередко на охоте я был доволен, если на голодный желудок получал хотя бы хлеб и вино.

Лицо Антиноя, сильно утомленного и голодного, омрачилось при этих словах. Адриан заметил это и сказал улыбаясь:

– Юности недостаточно хлеба и вина, чтобы жить. Вы только что показали мне вход в квартиру управляющего дворцом. Неужели нельзя найти у него ни одного куска мяса, или сыра, или чего-нибудь подобного?

– Едва ли, – отвечал Понтий, – потому что этот человек набивает свой большой живот и желудки своих восьмерых детей хлебом и размазней. Но попытаться все-таки нужно.

– Так пошли к нему, а нас сейчас же проведи в залу, где музы берегут для меня и моих спутников хлеб и вино, которые они не всегда даруют своим служителям.

Понтий тотчас же повел императора в залу. По пути туда Адриан спросил:

– Разве смотритель дворца получает такое нищенское содержание, что должен довольствоваться столь скудной пищей?

– Он имеет даровую квартиру и получает двести драхм в месяц.

– Нельзя сказать, чтобы это было слишком мало. Как его зовут и каков этот человек?

– Он называется Керавном и происходит от старинной македонской фамилии. Его предки с незапамятных времен занимали эту же должность, и он воображает себя даже в родстве с вымершим царским родом через какую-то любовницу одного из Лагидов. Керавн заседает в Совете граждан и никогда не выходит на улицу без своего раба, принадлежащего к числу тех, которых работорговцы на рынках дают в придачу. Он толст, как откормленный хомяк, одевается, как сенатор, любит древности и редкости, которые покупает на последние деньги. Он носит свою бедность больше с надменностью, чем с достоинством, но он честный человек и может быть полезен, если только подойти к нему как следует.

– Значит, своеобразный субъект. Ты говоришь, что он толст, а весел ли он?

– Ну уж нисколько.

– Жирных и ворчливых людей я терпеть не могу. Что за перегородка здесь в зале?

– Там работает лучший ученик Папия. Его зовут Поллуксом; это сын привратника. Он тебе понравится.

– Позови его, – сказал император.

Прежде чем архитектор мог исполнить это приказание, над перегородкой вынырнула голова скульптора.

Молодой человек услыхал голоса и шаги приближавшихся, почтительно поклонился префекту со своего возвышения и, удовлетворив любопытство, хотел спрыгнуть с подставки, на которую взобрался, как Понтий закричал, что с ним желает познакомиться архитектор Клавдий Венатор из Рима.