Европейцы - Джеймс Генри (1979)

– Тут либо одно, либо другое, – продолжал он, словно не слыша ее. – Либо она не пустит тебя, либо примет. В последнем случае твоя карьера обеспечена и ты сможешь забирать много выше, чем интервью со всякими заурядными ослами. – Мод уловила намек на Маршала, но сейчас ей было не до того, а Говард не унимался: – Она ничего не утаит. Но и ты должна быть с нею совершенно откровенна.

– Вот как? – пробормотала Мод.

– Иначе между вами не будет доверия.

И, словно чтобы подчеркнуть сказанное, ринулся дальше, не дав ей времени принять решение и на ходу поглядывая на часы, а когда они в своей затянувшейся прогулке, в течение которой их мысли не оставлял и другой вопрос, вышли туда, где ширина улицы, простор каменных мостовых, вольное течение Темзы и затянутые дымкой дали разъединили их, он вновь сделал остановку и еще раз бросил взгляд на панораму города, видимо желая поторопить вступление Мод на предложенный им путь. Однако она колебалась, многие соображения, борясь в душе, удерживали ее, и только когда она довела его до «Темпла» – станции подземной дороги, – решила последовать его совету. Но все же ее не покидала та, другая мысль, под натиском которой в ту минуту она отложила попечение о миссис Чёрнер.

– Ты вправду верил, – спросила она, – что он жив и появится здесь снова?

Еще глубже засунув руки в карманы, он точил ее хмурым взглядом:

– Ну да, появится – прямо сейчас – вместе с твоим Маршалом. Еще чему я, по-твоему, верю?

– Ничему. По-моему. Я давно отступилась от тебя. И отступаюсь впредь. Где уж мне тебя понять! Правда, кое в чем я, кажется, разобралась: ты и сам не знаешь, чего хочешь. Впрочем, сердца на тебя не держу.

– И не держи, – только и сказал он.

Это ее тронуло, вопреки всему, что она могла бы ему высказать, и на минуту она задумалась: ведь он примет за проявление дурных чувств, если она выложит все, что накопилось. Но если она собирается выйти за него, что-то она должна о нем знать – знать такие вещи, владея которыми сумеет облегчить ему раскаяние, не оставляя с собою один на один.

– В какие-то минуты мне даже казалось, ты в переписке с ним. Потом поняла: никакой связи у тебя с ним нет, хотя ты и пускаешь мне пыль в глаза; поняла, что ты сам не свой и поставил на нем крест. Я поняла, – продолжала она, помедлив, – до тебя наконец дошло, что ты завел его слишком круто – ты почувствовал, уж позволь мне сказать, что тебе было бы лучше держаться подальше – подальше от всего этого.

– Позволяю сказать, – буркнул Байт. – Лучше. Было бы.

Она метнула в него короткий взгляд.

– Он значил для тебя больше, чем тебе мнилось.

– Да, больше. А теперь, – Байт устремил глаза на противоположный берег, – с ним кончено.

– И ты чувствуешь – он камнем лежит у тебя на сердце.

– Не знаю где. – Он перевел глаза на нее. – Я должен ждать.

– Новых фактов?

– Не совсем, – проговорил он после паузы. – Вряд ли, пожалуй, «новых», если – исходя из тех, что есть, – это конец. Но мне нужно кое-что обдумать. Я должен подождать, пока не пойму, что я чувствую. Я всегда делал только то, что он хотел. Но мы имели дело со своенравной лошадью, которая в любой момент готова понести – когда ни мне, ни ему не под силу ее сдержать.

– И он оказался тем, кому она своротила шею.

Он ответил горьким взглядом:

– А ты предпочла бы, чтобы это был я.

– Нет, конечно. Но тебе это нравилось – нестись очертя голову; нравилось, пока не обозначился крах. Вот тогда-то ты, чуя, что ждет впереди, разволновался – места себе не находил.

– И сейчас не нахожу, – сказал Байт.

Даже в этой его неожиданной мягкости брезжило что-то, чего она не улавливала, вызывая в ней легкую досаду.

– Я имела в виду: тебе нравилось, что его трясет от страха. Это тебя раззадоривало.

– Не спорю… захватывающая игра! Кстати, по-твоему, сваливать всю вину на меня не значит держать на меня сердце?