Европейцы - Джеймс Генри (1979)

– Конечно, это ничем не напоминает самого города, – сказала она, – украшенных скульптурой фронтонов, готических храмов, замка с крепостными рвами и множеством башен. Зато немного напоминает другие уголки герцогства; можно вообразить, что мы в могучих старых лесах Германии, в ее легендарных горах; подобный вид открывается из окон Шрекенштейна.

– Что такое Шрекенштейн? – спросил Эктон.

– Огромный замок, летняя резиденция принца.

– Вы там жили?

– Я гостила там, – ответила баронесса.

Эктон некоторое время молча смотрел на расстилавшийся перед ним пейзаж без замков.

– Вы впервые задали мне вопрос о Зильберштадте. Я думала, вам захочется расспросить меня о моем браке. Он должен казаться, на ваш взгляд, очень странным.

Эктон посмотрел на нее:

– Неужели я мог бы себе это позволить!

– Вы, американцы, страшные чудаки! – заявила баронесса. – Вы никогда ни о чем прямо не спросите; конца нет тому, о чем у вас здесь не принято говорить.

– Мы, американцы, очень вежливы, – сказал Эктон, национальное сознание которого значительно усложнилось благодаря пребыванию в других странах, но которому тем не менее не нравилось, когда бранили американцев. – Мы не любим наступать людям на мозоль, – сказал он. – Но мне очень хотелось бы услышать о вашем браке. Расскажите, как это произошло?

– Кронпринц в меня влюбился, – ответила со всей простотой баронесса. – И стал настойчиво добиваться моей благосклонности. Сначала он не собирался на мне жениться – у него и в мыслях этого не было. Но я не пожелала его слушать. Тогда он предложил мне брак – в той мере, в какой он мог. Я была молода, и, признаюсь, мне это польстило. Но если бы все повторилось снова, я, безусловно, ему бы отказала.

– Когда же это все произошло? – спросил Эктон.

– Ну… несколько лет назад, – сказала Евгения. – У женщины никогда не следует спрашивать дат.

– Но я полагал, когда речь идет об истории… – сказал Эктон. – И теперь он хочет этот брак расторгнуть?

– Они хотят, чтобы он заключил политически выгодный брак. Идея принадлежит его брату. Тот очень умен.

– Оба хороши, один другого стоит! – воскликнул Эктон.

Баронесса с философским видом слегка пожала плечами.

– Que voulez-vous! [37] Они принцы, им кажется, что они обходятся со мной как нельзя лучше. Зильберштадт – маленькое, но в полном смысле слова деспотическое государство. Принц мог бы расторгнуть мой брак росчерком пера. Тем не менее он обещал мне не делать этого без моего официального согласия.

– А вы согласия не даете?

– Пока нет. Все это в достаточной мере постыдно! И облегчать им задачи я уж, во всяком случае, не собираюсь. Но в моем секретере хранится коротенький документ, который надо только подписать и отослать принцу.

– И тогда с этим будет покончено?

Баронесса подняла руку и уронила ее:

– Я сохраню, конечно, свой титул, по крайней мере, я вольна его сохранить, если пожелаю. И думаю, я пожелаю его сохранить. Всегда лучше иметь какое-то имя. И я сохраню свой пенсион. Он очень мал, ничтожно мал, но на него я живу.

– И вам надо только подписать эту бумагу? – спросил Эктон.

Баронесса несколько секунд на него смотрела.

– Вы меня к этому склоняете?

Он медленно поднялся и стоял, заложив руки в карманы.

– Что вы выигрываете, не делая этого?

– Предполагается, что я выигрываю время, что, если я буду тянуть и медлить, кронпринц может еще ко мне вернуться, может пойти против брата. Он очень меня любит, и брату далеко не сразу удалось его на это толкнуть.

– Если бы он к вам вернулся, – сказал Эктон, – вы бы… вы бы его приняли?

Баронесса встретилась с ним взглядом и слегка покраснела. Потом она тоже поднялась с поваленного дерева.

– Я сказала бы ему с чувством глубокого удовлетворения: «Теперь мой черед. Я порываю с вами, ваша светлость!»

Они направились к карете.