Наследницы - Кауи Вера (2002)

Блэз ничего не ответил. Он продолжал лежать с таким видом, будто знает все на свете, и это приводило ее в ярость. Может быть, именно поэтому я до сих пор остаюсь с ним, вдруг подумала Доминик. Была особая прелесть в том, чтобы попробовать довести этого человека до точки, где старомодные идеалы порядочности, честности и справедливости, которые в него вбила эта бабка-скво, вдруг оказались бы ненужными. До сих пор ей это не удавалось, но она не прекращала попыток. Что-то в ней требовало подвергать всех и вся проверке на прочность, шла ли речь о людях или вещах. Если они ломались, она выбрасывала их прочь.

Теперь она поняла, что в ее руках оказался идеальный объект для ее опытов. Хваленая непредвзятость Блэза.

Она ни на секунду не верила в то, что Чарльз просил его следить за собственной дочерью. Нет, именно за падчерицей. Доминик всегда подозревала, что, несмотря на внешние проявления привязанности, отчим любил ее не за то, чем она была, а вопреки этому. Именно поэтому он не завещал ей «Деспардс», тем самым как бы сказав: «Извини Доминик, ты старалась, как могла, и я тобой восхищаюсь, но я тебе не доверяю. Я люблю тебя, но не могу закрывать глаза на то, что ты из себя представляешь, и вовсе не того я хотел бы для „Деспардс“. Вряд ли ты станешь вести себя честно и порядочно, поэтому я и прошу Блэза не спускать с тебя глаз».

Да, желчно подумала она. Вот в чем его доверие…

И тут же рассмеялась, потому что, хотя родной отец научил ее относиться к этому понятию с презрением, Блэзу она все-таки доверяла. В этом мире нельзя доверять никому, кроме себя. Каждый идет своим путем, именно так поступала и она сама. После детства, проведенного с отцом, который больше всего на свете заботился о своем комфорте, и матерью, относившейся к ней как к подкидышу, ей все-таки удалось получить все, что она хотела — или почти все, — не прилагая особых усилий. И только неожиданное препятствие замедлило ее продвижение к вершине. Но это временная остановка. А то, что Чарльз Деспард в конце концов сумел ускользнуть из расставленных ею сетей, лишний раз доказывает, что люди недостойны доверия. «Люди — это пешки в игре жизни, — учил ее отец. — Используй их, манипулируй ими, но помни, что они опасны. Никогда не допускай их в свой внутренний мир, потому что в один прекрасный день они взорвут его.

Смотри, наблюдай, пользуйся случаем, но не позволяй завладеть собой никому и ничему».

Доминик не отдавала себе отчета в том, что она превратилась в бесчувственное существо, неспособное любить никого, кроме себя, да ее это и не заботило. Она знала только, что ей нужна власть, нужно место, где до нее никто не мог бы дотянуться. Только тогда она почувствует себя в безопасности.

— Теперь я понимаю, что вы имеете в виду, когда говорите, что здесь рай земной, — сказала Кейт, когда они с Джедом не спеша возвращались к дому. — Эта страна так чиста и нетронута: ни дыма, ни пыли.

Все вокруг было белым, лишь на верхушках сосен и елей проглядывала темная зелень, слегка дрожали на ветру тонкие ветки осин.

— Зато в Денвере всего этого теперь хоть отбавляй.

Раньше люди приезжали сюда лечить легкие. А теперь они ездят в Аризону.

Вот по-настоящему хороший человек, думала Кейт, а его отношение к ее занятиям должно послужить ей уроком. Он никак не мог взять в толк, почему некоторые люди готовы платить сотни тысяч долларов за китайскую безделушку. Или стул. Или картину. Хорошая лошадь — это понятно, здесь лошадь действительно ценилась на вес золота, особенно сейчас, в снежную погоду, когда без нее не управиться со скотом даже с помощью вертолета. Он сам выложил три сотни долларов за Хэнка, но как можно платить целое состояние за блюдо или вазу, в голове у него не укладывалось. И Кейт вдруг поняла, как трудно ей привести разумные доводы в защиту того, что было смыслом ее жизни.