Источник - Джеймс А. Миченер (1965, 1993)

Это была настоящая бойня. Если ибри оставались на месте, готовые драться, их сметали кони; если они отступали, всадники крушили их палицами и ломали им спины; если они просто стояли, то гибли под ударами вращающихся серпов. Цадок, увидев эту резню, вскричал:

– Эль-Шаддай, бог наш всемогущий! На что ты нас обрек?

Но Эфер вырвался из рук женщин, бинтовавших его раны, и прыгнул на спину одной из хеттских лошадей. Он перерезал ей горло, и колесница врезалась в скалы. Так рыжеволосый воин доказал, что и колесницы уязвимы, и лошади не обладают бессмертием, и его ибри, сплотившись, отбросили хеттов градом камней и стрел с бронзовыми наконечниками.

С количественной точки зрения в сражении первого дня ибри потерпели полное поражение. Они захватили источник, но, когда Цадок устроил смотр своих сил перед алтарем, то насчитал тридцать четыре убитых, и, идя между телами павших, он называл каждого по имени: «Нааман, сын мой. Йоктан, сын мой. Аарон, сын мой. Затту, сын мой. Ибша, сын мой». Мало кто из воителей может, в сумерках бродя по полю битвы, насчитать среди потерь одного дня пять своих сыновей и двадцать девять родственников. Остановившись у последнего трупа – «Симон, сын Наамана, сына моих чресел, потомок Зебула, что вывел нас из пустыни!» – Цадок испытал всепоглощающую ярость и, представ перед алтарем, поклялся:

– Этот город будет разрушен! Ни одна кровля не останется на своих стропилах, ни один мужчина, ходивший к проституткам, не останется в живых! – Миролюбивый старец наконец сдался перед требованиями Эль-Шаддая, но в этот момент он не знал, что слишком поздно покорился ему.

В своей решимости сокрушить Макор Цадок стал подобен юному воину. Вооруженный лишь могучей силой духа, он опять превратился в примитивного человека пустыни, который предстал перед погрязшим в разврате городом. Но постепенно Цадок стал осознавать, что действенные военные решения теперь принимает Эфер. Несмотря на свои раны, он повел отца и братьев на вершину горы. На этот раз им удалось сбросить вниз оскорбительный камень, который их ибри воздвигли в честь Эль-Шаддая. И когда они уже были готовы спускаться с вершины, Эфер крикнул:

– Давайте сбросим и Баала!

Старик пытался остановить своих сыновей, предупреждая их:

– Не делайте этого! Мы боремся лишь с мерзостью! Здесь правит Баал, и Эль-Шаддай принимает его!

Но упрямый Эфер крикнул:

– Мы воюем и против Баала! – и оттолкнул отца.

Взявшись за менгир, он позвал братьев на помощь, и они скатили камень по склону горы.

То был поистине революционный поступок. Ибо он был совершен за сто пятьдесят лет до того, как Эль-Шаддай, представ в своем последнем воплощении как Яхве, на Синае вручил ибри свои заповеди, требующие отказа от всех прочих богов. И Эфер, предвидя такой ход развития, действовал в соответствии с принципом, что Эль-Шаддай – верховный бог не только колена Цадока, но и всех других. Но когда Эфер гордо высказал это свое понимание, Цадок знал, что мальчик ошибается.

– Эль-Шаддай не высказывал такого желания! – загремел старец.

Однако Эфер не обратил на него внимания, словно сквозь туманные дали времени он уже предвидел, в кого должен превратиться Эль-Шаддай. И этой ночью, пока раненый молодой предводитель излагал другим свой план взятия Макора, Цадок осознал, что не принимал в разработке плана никакого участия. «Он родился из юной отваги, – сказал он себе, – которой хватило, чтобы свергнуть камень Баала». Пришла минута, когда Цадок был вынужден признать, что главенство ускользает от него.