От «Кон-Тики» до «Ра» - Тур Хейердал (1970)

Дага Стефано благодаря пышной растительности очень красив. На вершине острова между древесными кронами мы различили соломенную крышу с крестом. У единственного причала стоял на страже оборванный монах с явными признаками слоновой болезни; к деревьям позади него были прислонены маленькие папирусные лодки. Волнуясь, мы ступили на священные камни: что последует? Но монах позволил нам осмотреть лодки и не стал нас останавливать, когда мы пошли по широкой тропе вверх. Могучие деревья, соломенные лачуги, монахи… Немые поклоны, рот бормочет молитву, рука придерживает маленький крест… Папирус? Они дружно показали через озеро. Вон там. Там его сколько угодно. Они сами его там берут. Сколько держится на воде? Восемь дней. От силы две недели. К тому времени он, если не затонет под тяжестью груза, все равно сгниет и развалится на волне. Папирус надо сушить. Вытаскивать лодки на берег. Больше они ничего не могли нам сказать.

В храм нас не пустили. Его овальные стены из камня, бамбука и соломы грозили вот-вот рассыпаться. Но рядом было что-то вроде каменного грота с множеством реликвий. Два улыбающихся монаха любезно ввели нас в этакий кабинет ужасов. В полумраке на полках лежали белые черепа, старинные кресты и священные предметы, принадлежавшие покойным отцам церкви. Главной святыней были накрытые материей длинные стеклянные гробы. Покрывала сдвинули, и мы увидели мощи, бальзамированные тела четырех эфиопских царей со скрещенными на груди руками. Здесь, на священном острове, они обрели вечный покой. Их привезли сюда на папирусных лодках через бурное озеро Тана, как некогда траурные процессии сопровождали мумии фараонов по тихому Нилу.

Выйдя из темного грота на волю, мы устроили монахам маленький сюрприз: они услышали собственные голоса, записанные на портативном магнитофоне. Другим тоже захотелось услышать себя. И вот все монахи сидят в ряд на широкой лестнице и хором поют в микрофон. Звучат древние коптские псалмы. Я сижу на корточках перед ними и регулирую запись. Позади меня стоит долговязый кинооператор, согнувшись в три погибели над штативом. Вдруг я услышал страшное ругательство, от которого стрелка индикатора на магнитофоне ударилась в край шкалы, после чего откачнулась на ноль и застыла. Монахи закрыли рты и вытаращили глаза. Я обернулся и увидел, что мой итальянский товарищ исполняет какой-то лихой воинственный танец. Штатив он уже сшиб ногой и теперь торопливо стаскивал с себя рубаху. Отбросив ее, он взялся за брючный ремень.

– Стой! – яростно прошипел я. – Ты что, рехнулся?!

Мои слова не возымели никакого действия. Штаны последовали за рубахой, и Тоси, завершив стриптиз, обеими руками схватился за корму.

– Оса! – вопил он. – У меня в штанах оса!

Эх, оператор, оператор, так испортить нам последние минуты на острове Дага Стефано. Я не мог его простить, хоть и жалко было смотреть на беднягу, который не был в состоянии даже сидеть, когда мы вернулись в моторку. Монахов с лестницы как ветром сдуло, осталось лишь несколько человек; впрочем, они с признательностью приняли от нас скромную лепту в благодарность за содействие и во искупление греха, совершенного кинооператором.

В общем, визит к черным монахам нас огорчил. Послушать их, так главное – делать папирусную лодку поменьше, чтобы легче было вытаскивать ее на берег и просушивать. Не очень-то это подходит для Атлантического океана… Как только лодка освобождалась, ее немедленно выносили на берег.

Чтобы упростить сушку, лодки побольше здесь делают из двух частей, которые можно выносить на берег отдельно: тонкий, так сказать, корпус с загнутыми вверх носом и кормой, а внутри корпуса – пригнанный к нему толстый папирусный матрац. Чадские кадай куда массивнее. Если монахи озера Тана стараются делать лодки легкими, ревностно сохраняя исконную древнюю форму, то для будума на озере Чад важнее всего капитальность конструкции.