Фея Альп - Элизабет Вернер (2015)

— На вашей земле? Но она уже не ваша. Общество несколько месяцев тому назад приобрело ее, и вы можете когда угодно получить деньги. Все давно кончено.

— Ничего не кончено! — крикнул барон, еще более раздражаясь. — Вы воображаете, что я стану обращать внимание на приговор, который представляет насмешку над справедливостью, и которого ваше общество добилось неправедными путями? Вы думаете, я уйду из своего дома, чтобы дать место локомотивам? Ни шага не сделаю!

— Пожалуйста, не волнуйтесь! — перебил его Вольфганг. — Пока нет и речи о том, чтобы выгонять вас из дома: сейчас должны начаться только предварительные работы, сам же дом остается в вашем неограниченном распоряжении до следующей весны.

— Весьма милостиво! — горько засмеялся Тургау. — Итак, до следующей весны? А весной?

— Его снесут.

Барон собирался опять вспылить, но в хладнокровии Эльмгорста было что-то такое, что против воли принудило его сдержаться. По крайней мере, он сделал попытку овладеть собой, но его лицо еще больше потемнело, и он заговорил резким тоном:

— Вы находите, что это само собой разумеется? Да что вы знаете о том, как можно любить свой родной угол? Вы тоже принадлежите веку пара, как и мой шурин. Он выстроил себе три-четыре дворца, но ни в одном из них не проведет и года: сегодня он в них живет, завтра продаст, как ему придет фантазия, а Волькенштейнергоф уже два столетия принадлежит Тургау и должен оставаться в их роду, пока последний Тургау закроет глаза. Все остальное мы потеряли: мы не умели копить и скаредничать, и все мало-помалу было спущено. Но старое гнездо, колыбель нашего рода, мы удержали, несмотря ни на какую крайность, ни на какие несчастья. Мы предпочли бы терпеть нищету и голодать, чем расстаться с ним. И вдруг является ваша железная дорога и хочет сровнять с землей мой дом, уничтожить вековые права и отнять у меня то, что принадлежит мне по божеским и человеческим законам! Пусть попробует! Я говорю «нет и нет»! Это — мое последнее слово!

Тургау, в самом деле, имел такой вид, точно собирался отстаивать свои права до последней капли крови, и всякий другой собеседник, наверное, замолчал бы, чтобы не раздражать этого страстного человека, или отложил бы разговор, но Вольфганг и не подумал остановиться, решив довести дело до конца.

— Вон те горы еще древнее Волькенштейнергофа, — серьезно сказал он, — те леса еще глубже вашего пустили корни в родную почву, и все-таки они вынуждены уступить. Мне кажется, вы не имеете ни малейшего представления о том, каким грандиозным делом является наше предприятие, какими огромными капиталами оно ворочает и какие препятствия преодолевает. Мы прокладываем путь сквозь горы, изменяем течение потоков, перекидываем мосты через пропасти, и все, что стоит у нас на дороге, должно пасть. Мы вступаем в борьбу со стихиями и остаемся победителями, спросите же сами себя, может ли остановить это движение воля одного человека.

Тургау не отвечал. Казалось, гнев его разбился о непоколебимое спокойствие противника, который стоял перед ним в самой почтительной позе, но ясный голос которого звучал жестко и неумолимо, а взгляд, твердо и холодно устремленный на Тургау, приводил того в оцепенение. До сих пор барон не хотел слушать никаких убеждений, упорно цепляясь за свои права, которые были в его глазах так же непоколебимы, как сами горы; теперь в его душу в первый раз закралось подозрение, что его упорство все-таки будет сломлено, что он окажется побежденным в борьбе с этой силой, покоряющей даже горы. Он тяжело оперся на стол и с трудом перевел дух.

— Вы увидите, что мы действуем со всей возможной деликатностью, снова заговорил Эльмгорст. — Работы, которые начнутся в ближайшее время, едва ли будут беспокоить вас, а зимой прекратятся совершенно; только весной, когда начнется собственно постройка…

— Я должен буду уйти, хотите вы сказать? — хриплым голосом договорил Тургay.

— Да, должны, — холодно ответил Эльмгорст.