Фея Альп - Элизабет Вернер (2015)

— Ведь я уже говорил тебе, что Рейнсфельд — мой школьный товарищ, и что я случайно встретился с ним опять в Оберштейне.

— И ты целые годы возишься с ним, и хоть бы раз упомянул его имя!

— Я делал это по просьбе Бенно: ему твое имя так же хорошо знакомо, как тебе его. Ты, очевидно, не хочешь, чтобы тебе напоминали о том, что его отец был твоим школьным товарищем, я убедился в этом сегодня.

— Что тебе известно об этом? — гневно воскликнул Нордгейм. — Доктор что-нибудь говорил тебе?

— Говорил. Он сказал, что ваша дружба с его отцом кончилась полным разрывом.

Нордгейм вздрогнул и как будто случайно оперся на спинку стоявшего подле кресла; его лицо опять побледнело, а голос вдруг стал хриплым:

— Вот как! А что он об этом знает? — спросил он.

— Ровно ничего. В то время он был еще ребенком, а потом так и не узнал причины вашего разрыва, но он слишком горд, чтобы навязываться тебе теперь, когда ты занимаешь такое положение в обществе. Поэтому он взял с меня обещание не говорить тебе его имени, пока в этом не будет необходимости.

Из груди Нордгейма вырвался глубокий вздох, но он ничего не ответил и отошел к окну.

— Мне кажется, что, как бы то ни было, доктор Рейнсфельд имел право рассчитывать на более теплый прием, — снова заговорил Вольфганг, задетый за живое холодностью хозяина дома к его другу. — Конечно, я не могу судить о том, что произошло тогда…

— Да я и не прошу тебя об этом, — резко оборвал его Нордгейм. — То было чисто личное дело, и судить о нем могу я один. Но ты знал, что этот Рейнсфельд не мог быть мне приятен, и потому я не понимаю, как тебе пришло в голову ввести его в мой дом и поручить ему лечение моей дочери! Такого своеволия с твоей стороны я решительно не одобряю!

Очевидно, миллионер был в высшей степени раздражен встречей с Бенно и вымещал свой гнев на будущем зяте. Но тот вовсе не был расположен терпеть подобный тон, который слышал в первый раз.

— Очень сожалею, что тебе это так неприятно, — холодно сказал он, — но ни о каком своеволии здесь не может быть и речи: я, без сомнения, имел право выбрать для своей невесты доктора, который пользуется моим полным доверием, и так блестяще оправдал его — ты сам это признаешь. Я не мог предполагать, что возникшая более двадцати лет назад вражда, в которой Бенно не виноват и к которой совершенно не причастен, сделает тебя до такой степени несправедливым. Твой бывший друг давно умер, и с его смертью все должно быть забыто и похоронено.

— Об этом предоставь судить мне, — перебил его Нордгейм с возрастающим гневом. — Довольно! Я не хочу, чтобы этот человек бывал в моем доме. Я отошлю ему гонорар — конечно, очень крупный — и под каким-нибудь предлогом попрошу его избавить меня от дальнейших визитов. Тебя тоже покорнейше прошу прекратить это знакомство: я не желаю его!

Просьба весьма походила на приказание, но молодой инженер был не таков, чтобы позволить себе приказывать. Он отступил на шаг назад, его глаза сверкнули.

— Я, кажется, уже говорил тебе, что доктор Рейнсфельд — мой друг, — резко возразил он, — и потому, само собой разумеется, о прекращении знакомства с ним не может быть и речи. Если в награду за самоотверженные заботы о здоровье Алисы ты пошлешь ему гонорар и откажешь до окончания курса лечения, это будет для него оскорблением. И вообще я попрошу тебя говорить о нем в другом тоне. Бенно заслуживает величайшего уважения, под его непритязательной, застенчивой внешностью скрываются такие знания и такие душевные качества, которым можно только удивляться.

— Неужели? — Нордгейм насмешливо расхохотался. — Сегодня я узнаю тебя с совсем новой для меня стороны, Вольфганг: в роли восторженного и самоотверженного друга. Я никак не ожидал такого от тебя!

— По крайней мере, я имею обыкновение стоять за своих друзей и не давать их в обиду, весьма решительно ответил Эльмгорст.