Давай отпразднуем развод - Лаура Дейв (2008)

Джорджия лежит на спине, Гвин сидит на переднем сиденье рядом с Томасом, который ведет машину. Кажется, что Джорджия задремала, и это можно расценивать как свидетельство того, что с ней все хорошо, просто переволновалась.

Томас не удосужился переодеться, как, впрочем, и все остальные, от этого в машине-развалюхе они выглядят особенно странно и неуместно. Гвин смотрит на приборную доску, на которой нарисованы бабочки, на социалистические наклейки на бампере и коммунистический флаг. Она не смотрит на мужа.

Томас тоже смотрит не на Гвин, а только вперед, сквозь ветровое стекло. Она знает, что ему хочется что-то сказать. После всего Томас еще пытается понять, как это сказать.

– Никогда не думал, что все зайдет так далеко, – говорит он наконец. Еле слышно. Вдруг Джорджия не спит. Вдруг слушает.

– Это не оправдание, – отвечает Гвин.

– Ты бы сказала, что я совершаю ошибку, и попыталась бы убедить меня поступить по-другому, – говорит он.

– То есть ты врал ради себя?

– Ради нас обоих.

– С чего ты взял?

Его шепот становится громче:

– Ты бы сказала, что я совершаю ошибку, и попыталась бы убедить меня поступить по-другому.

Гвин ничего не отвечает.

– Я хотел, чтобы все было проще, Гвин, – говорит Томас.

Она поворачивается и смотрит на его профиль, широко открытые глаза. Обычно он смотрит на нее невинно и будет так смотреть и потом. Но сейчас у него взгляд труса.

– Кто говорит, что должно быть легко?

– Я не говорил «легко». Эта ситуация не может быть легкой. Я сказал «проще».

– Хорошо, Томас, кто говорит, что должно быть проще?

Томас расстроен. Он так расстроен, что Гвин отводит взгляд. Чего она хочет добиться? Чтобы ему стало стыдно и он остался? От этого она счастливее не станет, по крайней мере ненадолго. Ведь так не может постоянно продолжаться. Кроме того, Гвин давным-давно выучила: даже если мужчина расстроен или кажется, что он расстроен, он вовсе не обязательно захочет что-то менять в сложившейся ситуации. Для себя или кого-либо другого.

Она поворачивается и смотрит на мужа, осторожно делает глубокий вздох.

– Ты правда думаешь, что ее любишь, – говорит Гвин.

– Мы бы не оказались в таком положении, если бы не любил. Я бы не рисковал всем, что у меня есть.

– Это не вопрос, Томас.

– А в чем вопрос?

Гвин его не задаст. Не после тридцати пяти лет брака и тридцати шести лет, прошедших с того дня, когда они сидели вместе на крыше здания по Риверсайд-роуд. Она не будет задавать этот вопрос и выглядеть как влюбленный подросток – хотя, по сути, мы все влюбленные подростки, когда просим кого-то нас полюбить, несмотря на то что этого не будет, – и пытаемся понять: почему не я?

– Гвин, тебе станет проще?

– Что, прости? – спрашивает она.

Гвин не понимает, о чем говорит Томас. Она не говорила вслух.

– Если я извинюсь?

Гвин смотрит на Томаса и удивляется, верит ли он сам в то, что сказал. Он должен.

Потому что сейчас Гвин не может соперничать с Ив.

Она не может предложить Томасу радости, связанные с возможностью начать все с чистого листа, заново, когда перед лицом чего-то нового реально все. Но Ив – или любая после Ив – не сможет его спасти от неизбежной трудной работы, которая за этим последует. Работы, которой он никогда не хотел выполнять, работы, от которой она оберегала его большую часть жизни.

Выходить из тупиковых ситуаций, разбираться в отношениях.

Ты можешь работать, чтобы уважать то, что создал, или нет. Но если ты не работаешь, ты придешь к той же ситуации и с другим человеком, правда? Ты придешь к тому же, к тем же проблемам, пока не пробьешься. Пока тебе не хватит смелости не ожидать от другого человека того, что не видишь в себе.

– Может, все к лучшему, – говорит Гвин.

– Правда?

– Нет.

И в этот момент ее сзади зовет Джорджия: