Капризы юной леди - Вернер Элизабет (2016)

– Он получил суровый урок, который не повредит ему. Но довольно об этом. Я на днях сообщу в Равенсберг о том, что здесь произошло, и в Берлине тоже следует как-нибудь завести об этом речь. Тогда эта история стала известна только узкому кругу, следовательно, достаточно выяснить ее именно там. Ведь уезжая со мной, вы хотите оставить за собой чистое имя?

– Если я уеду, – повторил Зигварт, но американец не обратил внимания на это «если» и спокойно продолжал:

– А потом я должен вышколить вас по-своему. Вы неподатливая гранитная глыба с торчащими во все стороны выступами и острыми углами, да еще, кроме того, вся поросшая немецкой сентиментальностью. Все это необходимо удалить. Это очень романтично, но совсем не годится для жизни за океаном. Вас надо сначала хорошенько обтесать и отшлифовать, тогда из вас выйдет толк.

Зигварт не возражал, а только спросил:

– А когда я окажусь тем, кем вы во что бы то ни стало хотите меня сделать, будете ли вы испытывать ко мне что-либо, помимо делового интереса?

– Нет, – последовал холодный ответ. – Но тогда вы об этом меня и не спросите.

– Тогда я предпочитаю сохранить ваше теперешнее участие и свою неподатливость. Оставьте упрямую гранитную глыбу такой, какая она есть. Острые углы и выступы больше ей подходят, а из мха, которым она обросла, может когда-нибудь вырасти елочка, настоящее стройное деревце, на вашем отшлифованном, отполированном камне ей не вырасти… а было бы жаль молоденькой елки!

Американец посмотрел на Германа и покачал головой, что он делал всякий раз, когда «этот человек» становился ему непонятным, потом он серьезно произнес:

– Да, это было бы очень жаль. А теперь отправляйтесь в Эберсгофен.

Глава 12

В последующие дни в Графенау произошло много неожиданностей. Архитектор Гунтрам внезапно уехал вместе со своим сыном, даже не повидавшись с Берндтом. Вероятно, он сам понял, что после происшедшего инцидента всякая попытка оправдаться будет бесполезна.

Через два дня после этого старый барон фон Гельфенштейн навеки закрыл глаза. Граф Равенсберг и Бертольд немедленно приехали в «Совиное гнездо», чтобы распорядиться похоронами и взять к себе осиротевшую Траудль. Последний Гельфенштейн, со смертью которого угас этот древний род, нашел себе успокоение в склепе своих предков в Графенау, как он желал.

Зигварт стоял у окна своей комнаты и смотрел в сад, между тем как госпожа Герольд, вооружившись большой метелкой, приводила в порядок его письменный стол. Она находила, что ее старая служанка становится уже не особенно надежной, и потому время от времени сама наводила порядок в помещении своего жильца.

– Пожалуйста, будьте поосторожнее с этой фотографией, – предупредил архитектор. – Вы ведь знаете, как я дорожу ею!

Старушка кивнула головой, осторожно сметая пыль с большой фотографии, стоявшей посреди письменного стола.

– Я знаю, что это портрет вашей матушки и что он вам очень дорог, а между тем вы были совсем ребенком, когда она скончалась.

– Мне было тогда десять лет, но она стоит передо мной как живая.

– Мы в Эберсгофене не знали ее, старший лесничий приехал сюда уже вдовцом. Я думаю, что такой молодой женщине, какой была ваша матушка, нелегко было прожить с мужем и ребенком целых десять лет в польских лесах. Это была, кажется, родина графини Равенсберг?

– Да, ее имения находились близ русской границы, и владельцы жили там только летом. Через полгода после смерти моей матери отец получил место в равенсбергском лесничестве. Случись это раньше, моя мать, может быть, прожила бы дольше.

Сказав это, Зигварт подошел к столу, на котором госпожа Герольд устанавливала фотографию молодой, очень красивой женщины, но в ее лице ясно читалось страдание, а большие темные глаза смотрели с выражением глубокой скорби.