Хелен вздохнула, потревоженная в своих грезах, и встала, подчинившись старосте без слов и промедления.

Глава VII

Первые три месяца в Ловуде показались мне целым веком, и век был отнюдь не золотым. Я с трудом привыкала к новым правилам и неприятным нагрузкам. Боязнь не справиться с этими трудностями угнетала меня больше, чем физические лишения, хотя и их хватало.

Весь январь, февраль и часть марта лежал глубокий снег, и после его таяния дороги стали почти непроходимыми, поэтому мы носа не высовывали за пределы стен сада, если не считать хождения в церковь. Но в границах сада мы по часу каждый день проводили на открытом воздухе. Наша одежка плохо защищала нас от сильного холода. Перчаток у нас не было, а потому вечно мерзли руки. Сапожек мы тоже не имели, снег попадал в башмаки и таял, и я помню, как по вечерам ноги горели огнем, и как это раздражение ничего не давало делать. А по утрам приходилось переносить пытку, натягивая на опухшие и потрескавшиеся ноги грубые башмаки. Угнетало и недоедание. Мы росли, и у нас был зверский аппетит, а кормили нас так, что этого вряд ли хватило бы, чтобы поддерживать жизнь даже в чахлом больном. Вследствие недостаточного питания получил развитие один вид злоупотребления, от которого страдали младшие ученики: мучимые голодом старшие школьницы уговаривали младших или угрозами заставляли их делиться своими порциями. Мне много раз приходилось свой кусочек серого хлеба, который выдавали в пять часов, делить между двумя претендентками на него, а половину кофе отдавать третьей. После этого я проглатывала остаток кофе – вместе со слезами, тайком выкатывавшимися из глаз от неутоленного голода.

Особенно тоскливыми были этой зимой воскресенья. Нам приходилось идти за две мили в Броклбридж, в местную церковь, где пастором был наш попечитель. Мы уже из школы выходили озябшие, в церковь приходили замерзшие, а во время утренней службы превращались в сосульки. Предстояла еще одна служба, и из-за большого расстояния мы на обед не возвращались, а между службами нам выдавали холодное мясо с хлебом – такие же мизерные порции, как и во время обычных обедов.

После окончания дневной службы мы шли домой. На открытой холмистой местности на нас набрасывался холодный ветер, дувший с севера, со стороны заснеженных гор, и обжигал нам лица.

Помню, как мисс Темпл легким и быстрым шагом обходила наши понурые ряды, как облегала ее фигуру и трепетала на морозном ветру ее клетчатая накидка, как она ободряла нас своим словом и примером, поддерживала наш дух, призывала нас держаться, сравнивая нас с «доблестными солдатами». Другие учителя, бедняги, думали о том, как бы самим поскорее дойти, не то, что подбадривать нас.

Как же мы мечтали в такие часы о свете и тепле камина! Но мы – по крайней мере, самые маленькие – были лишены этой возможности, потому что оба камина в классе сразу облепляли в два ряда старшие школьницы, а младшие сбивались в кучки за их спинами, кутая замерзшие руки в передники.

Легким утешением было для нас воскресное время чая. В этот день мы получали двойную порцию хлеба – целый ломоть вместо половинки – да еще с вкусным добавлением в виде тонкого слоя сливочного масла. Об этой радости мы мечтали от воскресенья к воскресенью. Мне, как правило, удавалось сохранить для себя половину этого роскошества, остальным приходилось делиться.