Книга россказней - Гессе Герман (1935)

И вот он неосмотрительно протянул руку и потрогал некоторые из этих странных вещей. Обо всем этом средневековье и его потешных суевериях ему приходилось слышать и читать; он совершенно не мог уразуметь, как люди могли заниматься подобным ребячеством и почему никто не взял да и не запретил просто-напросто все это ведьмовское жульничество и всю эту чепуху. Алхимия же, напротив, заслуживала оправдания, потому что из нее возникла очень полезная наука – химия. Боже мой, как подумаешь, что эти вот тигли пытавшихся добыть золото алхимиков и вся эта нелепая колдовская рухлядь все же не были бесполезны, потому что без них сегодня не было бы аспирина и боевых газов!

Он рассеянно взял в руку маленький темный шарик, что-то вроде пилюли, высохшей и невесомой, повертел в своих пальцах и хотел уже положить назад, как услышал позади шаги. Он повернулся – в зал вошел посетитель. Циглеру стало неудобно, что он взял шарик, потому что табличку с надписью он, разумеется, прочел. Поэтому он сжал руку, опустил ее в карман и вышел.

Только на улице он снова вспомнил о пилюле. Вынул ее и думал было выбросить, однако прежде поднес к носу и понюхал. У нее был слабый смолистый запах, показавшийся ему приятным, и он снова положил ее в карман.

Затем он отправился в ресторан, заказал еду, полистал газеты в поисках чего-нибудь интересного, поправил галстук и стал поглядывать на посетителей то почтительно, то высокомерно, в зависимости от того, как они были одеты. Когда же ожидание заказанного стало затягиваться, Циглер достал свою нечаянно похищенную алхимическую пилюлю и понюхал ее. Потом он царапнул ее ногтем указательного пальца и, наконец, поддался наивному детскому порыву и поднес шарик ко рту; он быстро растворился на языке, вкус его не был неприятен, и Циглер запил его глотком пива. А тут и еда подоспела.

В два часа молодой человек спрыгнул с подножки трамвая, вошел в вестибюль зоологического сада и купил воскресный входной билет.

Приятно улыбаясь, он вошел в обезьянник и остановился у клетки шимпанзе. Большая обезьяна зыркнула на него, приветливо кивнула и проурчала низким голосом:

– Как дела, братишка?

Охваченный отвращением и неизъяснимым ужасом, Циглер отпрянул и, пока выходил, слышал, как обезьяна бранилась ему вслед:

– Гляди, какой гордый! Придурок плоскостопый!

Циглер бросился к мартышкам. Те нахально пританцовывали и кричали:

– Дай сахару, приятель!

А когда оказалось, что сахара у него нет, они разозлились, стали его передразнивать, обзывать голодранцем и скалить зубы. Этого он не стерпел; сконфуженный и растерянный, он выскочил на улицу и направился к оленям и косулям, от которых ожидал более пристойного поведения.

Большой статный лось стоял у ограды и смотрел на посетителя. И тут страх поразил Циглера в самое сердце. Получалось, что с того момента, как он проглотил старинную волшебную пилюлю, он стал понимать язык зверей. А лось говорил глазами, своими большими карими глазами. Его тихий взгляд выражал величие, покорность и печаль, а по отношению к смотревшему на него человеку у него было только высокомерно-серьезное презрение, ужасное презрение. Для этого тихого величественного взора, понятного теперь Циглеру, словно страница книги, он вместе со своей шляпой и тростью, с часами и выходным костюмом был не более чем отребьем, смешной и отвратительной тварью.

От лося Циглер перебежал к горному козлу, потом к козам, к ламе, к антилопе-гну, к кабанам и медведям. Оскорблениям они его не подвергали, но все презирали. Он прислушивался и узнавал из их разговоров, какого они мнения о людях. И мнение это было ужасным. Они изумлялись, что именно этим гадким, вонючим, недостойным двуногим было позволено разгуливать на свободе в своих шутовских нарядах.