Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс (2003)

Черчилль хотел добиться абсолютной согласованности с королем и правительством Бадольо для того, чтобы понять возможности союзников. Его позиция, с учетом продолжающихся перестановок в итальянском правительстве ясно сформулирована в послании в адрес президента: „Я не думаю, что нам следует как-то особенно вести себя по отношению к любому нефашистскому правительству, даже если это не то, что бы нам хотелось. Муссолини ушел, и я буду иметь дело с любым нефашистским правительством, которое сможет выполнять взятые на себя обязательства“.

Выступая 27-го числа в палате общин, на следующий день после того, как Бадольо занял свой пост, Черчилль утверждал, что „с точки зрения сохранения власти Америки и Британии не следует оставлять Италию в таком свободном, меняющемся, формирующемся состоянии. Будет серьезной ошибкой действовать таким образом, чтобы полностью разрушить структуру и самобытность Итальянского государства“.

В тот же день Бадольо предпринял попытку порвать всякие отношения с фашизмом, объявив о роспуске фашистской партии и прекращении любой политической активности вплоть до окончания войны.

Рузвельт поддерживал занимаемую Черчиллем позицию терпимого, снисходительного отношения к Италии. Когда информационное агентство, транслирующее передачи на Европу, высказало мнение, что „сущность фашистского режима в Италии не изменилась“, и процитировало высказывание журналиста о „слабоумном маленьком короле“, президент обвинил их в пропагандистской деятельности. При первом же удобном случае, 27 июля, Рузвельт снял с себя ответственность за эту радиовещательную программу. Несмотря на определенное волнение, Рузвельт вновь исходя из политических соображений предоставил свободу действий группе людей, не верящих в военный успех и выдвигающих требования политического порядка. У него были сомнения в отношении некоторых из бывших горячих сторонников. Он опасался подорвать веру в искренность своих намерений наиболее активных антифашистских элементов в Европе и в Советском Союзе. Обо всем этом он попытался как можно убедительнее рассказать в выступлении по радио 28 июля. В своем выступлении Рузвельт, тщательно подбирая слова, подтвердил следующее.

1. „Наше условие в отношении Италии то же, что и для Германии и Японии, – безоговорочная капитуляция“.

2. „Мы избегаем иметь дело с любыми проявлениями фашизма. Мы не допустим, чтобы остался хоть какой-то след фашизма“.

Не просто сочетать эти твердые обещания с небрежным тоном, каким он прокомментировал Черчиллю свои выступления по радио и на пресс-конференциях.

„У нас есть некоторые любители поспорить, которые готовы устроить шумиху по любому поводу – готовы ли мы будем признать Савойскую династию или правительство Бадольо; это те же, кто поднял шум вокруг Северной Африки. Сегодня я объяснил прессе, что мы собираемся вести переговоры с любым человеком или людьми в Италии, способными обеспечить разоружение и принять меры против беспорядков. Кроме того, я полагаю, что после заключения перемирия мы с вами сможем что-то решить относительно самоопределения Италии“.

У Черчилля не было никаких предчувствий, и он не боялся подвергнуться критике. Этот воин-консерватор в ответном послании от 31 июля заявил, что нисколько не боится признать короля и Бадольо. заранее определив, что они смогут делать исходя из требований. предъявляемых военными целями союзников. Они, добавил премьер-министр, безусловно, воспрепятствуют хаосу, большевизму и гражданскому миру, а поэтому пока он будет энергично возражать против любых заявлений относительно самоопределения.

Но в этот момент переписка между Вашингтоном и Лондоном в отношении решения политических вопросов во время и после капитуляции Италии была прервана инициативами, предпринятыми штабом Эйзенхауэра в Алжире.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».