Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк (1996)

На столе у приора валялись гусиные перья, стояли маленькие глиняные горшочки, какие-то закупоренные бутылочки, амулеты, назначение которых было ему непонятно. И бумаги, бумаги. Он уже подготовил речь для такого случая, для ответа на неизбежный вопрос, да, целую речь, полную цветистых и решительных выражений. Он вернулся, чтобы сделать то, чего еще никто не совершал, – чтобы отыскать Винету. Он – искатель приключений, бесстрашный и неукротимый. Чтобы обрести внутренний мир, бросить якорь, ему нужна великая цель. Такая, как подводный город. И приор спросит, снискал ли он вожделенный мир, успокоился ли дух его, а он (возможно, со слезами на глазах) воскликнет: «О нет!» И тогда они преклонят колени и вместе помолятся – он знал пару молитв. Если надо, он и в грехах покается.

Но только он начал заготовленное выступление, как приор взглянул на него и поднял руку – с таким выражением на лице, будто слышал вопли дерущихся котов:

– Вы лжете. Идите прочь.

Опешив, он словно прирос к табурету.

– Вон!

Он встал.

Ханс-Юрген стоял в проходе, и лицо его, как всегда, ничего не выражало. В конце прохода Сальвестро увидел двух братьев со свечами и миской в руках. Они скрылись за первой из тех дверей, мимо которых Сальвестро с монахом недавно проходили. Ханс-Юрген повернулся, и Сальвестро понял, что надо следовать за ним. Из-под той двери сочился слабый свет свечей. Монах остановился.

– Что вы здесь делаете? Это долг брата Флориана! Кто вам позволил?…

Сальвестро глянул через плечо кипевшего от ярости монаха и увидел келью, столь же скромно обставленную, что и келья приора, разве что, может, чуть попросторнее. Те двое монахов сидели на лежанке у дальней стены и поддерживали на весу истощенную, похожую на скелет фигуру старца в грязной ночной рубашке и толстых вязаных носках. Голова старца безвольно болталась, рот был открыт. Иссохшая кожа плотно обтягивала кости. И хотя монахи подпирали его с обеих сторон, понятно было, что руки и ноги совсем отказываются служить несчастному. Монахи пытались накормить старика, совали ложку ему в рот, но он то ли не хотел, то ли не мог глотать, и еда лилась на донельзя измазанную рубаху. Единственное, что еще слушалось старца, – это глаза. Они бегали из стороны в сторону, словно старик хотел разглядеть лица своих мучителей.

– Брат Флориан не годится для того, чтобы ухаживать за ним, – сухо ответил один из монахов.

– Кто так решил? – спросил Ханс-Юрген. – Герхард?

Но те двое продолжали пихать еду в рот своего пациента. Ханс-Юрген переспросил:

– Так это Герхард, он приказал?

Ответил тот же монах, – взглянув на него, он сказал:

– Поскольку тебя, Ханс-Юрген, этот твой бабуин интересует куда больше, чем твой настоятель, то и веди его обратно в клетку. Или, может, наш приор задумал отправить его домой, в дальние края?

Ханс-Юрген снова повел Сальвестро к кладовой. Молчание его было чревато взрывом. Сальвестро улегся на голый пол: Бернардо сгреб под себя почти всю солому и сейчас мирно храпел. Он вспо-мнил раннее утро, путь по берегу к лодке Эвальда, – казалось, это было давным-давно. Той ночью ему пришлось многое обдумать, а последовавшие дни ставили перед ним все новые и новые вопросы. Времени на то, чтобы разыскивать башмак Бернардо, не было, но жалобы великана – они, как обычно, оканчивались угрозой: «Всё, надоело, ухожу», – все-таки достигли цели. Без башмака он никуда не уйдет. А обретя башмак, утратит повод для жалоб. Разум более прихотливый, лениво размышлял Сальвестро, найдет в этой головоломке даже некоторое удовольствие…

Он же удовольствия не находил. Он думал о приоре. Приор снова призвал его к себе, за пару дней до Страданий По Башмаку. Снова Сальвестро карабкался по ступенькам, снова шагал вслед за Хансом-Юргеном по проходу мимо дверей в келью настоятеля – на этот раз они были плотно закрыты и свет из-под них не сочился.