Кислород - Миллер Эндрю Д. (2009)

Она расцвела улыбкой. Все, что подается в полете, разрабатывается группой диетологов. В меню входят вегетарианские блюда и блюда для детей. Учитываются любые пристрастия. Ларри улыбнулся в ответ и сказал, что очень этому рад. Ему было интересно, узнала ли она его: американцы обычно не стесняются говорить о таких вещах. «Эй, а вы не…?» Мелькать на телеэкране означало причаститься истинных благ демократии, но за те полтора года, что прошли после его «расставания» с сериалом (он тогда одурел от ярости и низкопробного кокаина, а Л. Ливервиц-младший, новый режиссер, уже четырнадцатый, одурел от ярости и чересчур большой дозы экзотических витаминов), он стал меньше походить на доктора Барри – обходительного, импозантного мужчину, который привносил в хай-тековские коридоры «Солнечной долины» толику английского лоска, и больше – на его дядюшку, более грузного, скорее румяного, чем загорелого.

– Вам понравилось в Калифорнии? – спросила она.

– Я здесь живу, – ответил он.

– Тогда вам точно здесь нравится.

Она вручила ему конверт из плотной глянцевой бумаги, в котором лежали билеты, и, поскольку на этом ее обязанности закончились, ее порыв профессионального восторга угас. Ларри попрощался и положил билеты в карман. До рейса оставалось пятнадцать минут. Он проглотил без воды розовую таблетку занакса и поспешил к своему выходу мимо выстроившихся в аккуратные очереди пожилых туристов (тайваньцы? корейцы?), спрашивая себя, как отреагировала бы девушка у стойки, если бы в порыве откровенности он выложил ей всю правду о том, куда он летит и зачем. Он представил, как она нажимает секретную кнопку тревоги у себя под столом и его уводит служба охраны аэропорта, и, впихнув в кабинет с зеркальными стеклами, совладав с его бешенством, надевает на него наручники. А может, он недооценил ее. Кто знает, какова ее личная жизнь, какие драмы переживает она, когда вечером возвращается с работы домой? В ее возрасте по лицу мало что угадаешь. А как еще?

Рейс был точно по расписанию – забит под завязку, как всегда в середине дня. Деловитые пассажиры гуськом входили в салон и усаживались на свои места, выключая мобильные телефоны. Некоторые тут же начинали брифинги с коллегами – для Ларри их разговоры были просто бессвязным бормотанием, странной смесью конторского сленга и эвфемизмов. Особи помоложе восхищали превосходной физической формой, как будто все, как один, были членами дорогих спортклубов – так оно, скорее всего, и было. На некоторых были элегантные очки; многие захватили с собой портативные компьютеры. Но больше всего их объединяло сознание цели: они принимали решения, двигали горы и потрясали основы основ, и по сравнению с ними он – бывший спортсмен и бывшая звезда мыльной оперы – был чем-то вроде безделушки на книжной полке, барочной завитушки.

Рядом с ним – а он-то надеялся, что это место никто не займет! – в последний момент села женщина с маленькой девочкой. На женщине было длинное мешковатое черное платье с этническими узорами и похожая на клобук шапочка, из-под которой на лоб выбивалась пара густых каштановых кудряшек. Искоса посматривая на нее, пока самолет выруливал на взлетную полосу, Ларри определил, что она намного моложе, чем казалась на первый взгляд: лет двадцать пять – двадцать шесть, хотя словно нарочно одета так, чтобы выглядеть старше и менее привлекательно, – вся в загадочных напусках и складочках, возможно придуманных, чтобы оградить себя от излишнего контакта с внешним миром. Девочке у нее на коленях было годика три-четыре, она была худенькая, вялая, болезненная на вид, с самыми темными и грустными глазами на свете.

Он приветливо улыбнулся женщине, которая, вместо того чтобы улыбнуться в ответ, сказала:

– Ну вот, рвота, – с таким густым нью-йоркско-еврейским акцентом, что Ларри сначала решил, что это, должно быть, имя девочки, и начал перебирать в уме отважных героинь Ветхого Завета, пока женщина вытаскивала из кармана на спинке переднего сиденья гигиенический пакет.