Без дна - Жорис Гюисманс (1891)

Эрудиция Дез Эрми была поразительна; он обнаруживал необычайную осведомленность во всем, знал старинные книги, древнейшие обычаи, самые последние открытия. Вращаясь среди самых невероятных личностей, он обрел познания в различных противоречащих друг другу областях; его, всегда корректного и спокойного, встречали в обществе астрологов и каббалистов, демонографов и алхимиков, теологов и изобретателей.

Утомленный развязностью людей искусства, Дюрталь был очарован сдержанным обращением, строгими и резкими замечаниями этого человека. Излишек поверхностных знакомств, привязанностей усиливал это влечение; трудней было объяснить, почему Дез Эрми, с его любовью к эксцентричным знакомствам, привязался к Дюрталю, у которого, в общем, был спокойный и уравновешенный ум, и душа, не склонная к крайностям; но иногда доктор, без сомнения, испытывал потребность освежить силы в более мирной атмосфере; видимо, его утомляли литературные беседы с одержимыми, которые неутомимо спорили, думали только о своей гениальности, интересовались только своими открытиями, только самими собой.

Как и Дюрталь, отстранившийся от собратий по перу, Дез Эрми ничего не ждал ни от презираемых им коллег, ни от целителей разного рода, с которыми он раньше пробовал советоваться.

Встретились два существа, положение которых было почти одинаково; сначала они держались настороженной позиции, потом перешли на непринужденное «ты», и связь между ними, которая особенно желательна была для Дюрталя, окрепла. Действительно, все его родственники уже давно умерли, друзья юности переженились или исчезли из поля его зрения. Уйдя из мира литераторов, он был обречен на полнейшее одиночество. Дез Эрми оживил его замкнувшееся в себе, терявшее в одиночестве гибкость существование. Он открыл для него новые ощущения, одарил своей дружбой и привел его к одному из своих друзей, который непременно должен был понравиться Дюрталю.

Дез Эрми часто рассказывал об этом друге и однажды сказал, надо все-таки тебя с ним познакомить. Он любит твои книги, я их дал ему, он ждет тебя; ты все упрекаешь меня, что мне нравятся только шуты и проходимцы, вот ты увидишь, что Каре человек почти единственный в своем роде. Он католик, интеллигент и не ханжа, бедняк, чуждый ненависти и зависти.

III

Дюрталь жил, как многие холостяки, квартиру которых убирает консьерж. Этим страдальцам хорошо известно, как много масла выгорает в маленькой лампе и как бутылка коньяка бледнеет и слабеет, оставаясь по-прежнему полной. Они знают также, что постель, сначала гостеприимная, становится пыточным ложем, так как консьерж сохраняет ее мельчайшие складки; они выучиваются покоряться тому, что надо вытирать стакан, когда хочется пить, и разводить огонь, если становится холодно.

Консьержем Дюрталя был усатый старик, горячее дыхание которого благоухало 36-градусной водкой. Этот ленивый и невозмутимо спокойный человек противопоставлял резким упрекам Дюрталя, требовавшего, чтобы уборка кончалась всегда в один и тот же час, свое упорное пассивное сопротивление.

Угрозы, прекращение «чаевых», ругательства, просьбы терпели крушение: дядюшка Рато снимал каскетку, чесал в затылке, обещал растроганным тоном исправиться, а на другой день приходил еще позже.

– Какая скотина! – простонал Дюрталь, услышав как ключ повернули в замке, и, взглянув на часы, показавшие, что консьерж опять пришел после трех часов дня.