Опытный кролик - Полковников Дмитрий

А так, улицы были спокойны. Еще ничего не зная, Москва жила обычной мирной жизнью. Трамваи, троллейбусы и автобусы шли переполненными, развозя жителей по местам воскресного отдыха. Подальше от городской духоты. И этот рассвет обещал особенно жаркий день.

Десять часов утра. С улицы раздался веселый смех, и Мареева машинально выглянула в окно. По Знаменке куда-то шла компания юношей и девушек. Одна счастливица, цокая каблучками, увлеченно поедала эскимо, а ее парень рядом так и норовил «случайно» коснуться руками плеч и бедер подруги.

Они шли по улицам, такие легкомысленные, свободные и веселые! Болтали, смеялись и радовались. Впереди вся жизнь, вечная молодость и обязательное всеобщее счастье.

Полина вновь включила радио, желая услышать «последние известия». Ну, что же: «…правительство Германии выразило свое сожаление и заявило о своей готовности компенсировать людские потери и материальный ущерб, причиненный бомбардировкой».

Слабой соломинкой замаячила надежда, Мареева встрепенулась и вновь поникала, вспоминая, что уже слышала, как немцы извинялись за ошибочный налет на Дублин. Ирландцев Гитлер старался не раздражать.

Что делать? Ожидание этого Арнимова становилось все более невыносимым.

Еще очень далеко от нее двигался по железной дороге поезд, спеша к Москве и, несмотря на задержку, обещая быть в столице к ночи. Время в пути на пару часов меньше суток.

Проснувшись около полудня, Майя вышла в неширокий коридор, где оживленно разговаривали два командира.

Она прислушалась, на станции Красное военные слышали, как диктор сказал, что в полдень по радио передадут сообщение чрезвычайной государственной важности. У репродуктора уже собирались взволнованные люди, а тот вдруг начал передавать одни бравурные марши, ревущий рокот которых начал еще больше взвинчивать толпу.

Вагон качался, колеса стучали и граждане, занявшие за деньги полки у железной дороги, постепенно приближались к Смоленску. Ненашева смотрела в окно. Вот, вывеска «Катынь» мелькнула за стеклом, а дальше пошел совсем унылый пейзаж. Бесконечно бегущие леса, лишь мелькнет, петляя дорога, то приближаясь к железнодорожному полотну, то вновь, скрываясь за деревьями.

— Давайте знакомиться? Меня зовут Иван, а это — Андрей, — разговор командиров как-то угас при виде хорошенькой, но почему-то грустной, девушки.

Майя промолчала и отвернулась.

— Ой, какая гордая! Как же тебя звать?

— Девушка, давайте погрустим вместе!

Бесцеремонность молодых людей стала ей докучать, и она вернулась обратно в купе, закрыв за собой дверь.

— Что, пристают? — очнулся Федор, он почти не спал, так, подремывал.

— Да, пристают.

— Ты красивая, дочка.

Поезд, между тем, подошел к Смоленску и в коридоре вдруг захлопали двери, послышался топот множества ног, раздались громкие голоса. Майя посмотрела, как машинально придвинул к себе вещмешок, сопровождавший их сержант. Что же такое лежит там?

— Что случилось? — она тоже вышла из купе.

— Война! Молотов выступает.

— Как, с кем? — ее сердце от страха упало в пятки.

— Известно, с кем! С заклятым другом, Германией!

— Матка бозка! — произнесла мама и осенила себя крестом.

— Ничего, дочка! Били мы уже этих колбасников, и еще раз побьем!

А в Вязьме, где паровоз минут двадцать набирал воду, они попали на митинг железнодорожников. Глаза немного рябило от обилия кумача, а с трибуны, где менялся один оратор за другим, доносилось:

— Новоявленных фашистских наполеонов наш народ разобьет так же, как разбил настоящего Наполеона в 1812 году!

— Грязные фашистские собаки осмелились протянуть свою лапу на территорию нашей священной Родины! Пусть пеняют на себя: их ждет смерть. На удар врага мы ответим тройным ударом!