Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь - Рафаэль Сабатини (1932, 1939)

Когда он, тяжело дыша, остановился, то услышал громкие нестройные голоса своих преследователей, доносящиеся с маленькой площади. Просперо понял, что они потеряли его из виду и не знают, какую из четырех дорог выбрать. Но дьявол легко может направить их по правильному пути. И он решился лезть по плющу. Стебель, от которого зависело его спасение, был старый, крепкий и такой длинный, что не только доставал до кромки стены, но и прочно охватывал ее. Когда же Просперо долез почти до верха, стебель начал трещать под его весом. Но беглец был уже у цели, и быстрый отчаянный бросок вверх спас его. Он подтянулся и на мгновение сел верхом на стену. Обернувшись, Просперо увидел, что улица, по которой он бежал, пустынна, однако топот ног преследователей показывал, что они выбрали верное направление. Просперо поспешно перекинул тело на другую сторону стены, повис на вытянутых руках и спрыгнул. Поднявшись, Просперо отряхнул налипшую землю, смахнул с рук и одежды приставшие к ним цветки плюща, подтянул ремни портупеи и огляделся.

Он смутно помнил, как в далеком прошлом гулял по этому прекрасному саду, расположенному позади дворца, изысканность которого подчеркивали не только его пропорции, но и контрастное сочетание черного и белого мрамора облицовки и колоннады в римском стиле со стройными, искусно высеченными колоннами. Сам сад сейчас, в сумерках летнего вечера, казался волшебно прекрасным.

Лужайки, аллеи, вьющиеся между рядами тисов и самшитовых кустов. Вот заросли роз и лилий, там, возле пруда. Высокие кипарисы, словно огромные копья, окружали еще один пруд большего размера, выложенный камнем. Его воды отражали белого мраморного тритона, дерзко обхватившего своими похожими на рыбий хвост ногами скалу; голова запрокинута, из уст вырывается прозрачная, как хрусталь, струя, разбиваясь и падая каскадом брызг на русалку на нижнем обрезе стены.

В некотором отдалении возвышался павильон, тоже из белого сверкающего мрамора, миниатюрный храм с куполообразной крышей, поддерживаемой колоннами. Над ним в вечернем небе вились голуби. Живая изгородь из деревьев и кустов окружала павильон. Темно-зеленый лимон, серо-зеленая айва, усыпанные алыми цветами ярко-зеленые гранаты.

Но чувствовалось, что никто не заботится об этой изумительной красоте. Желтая от солнца трава буйно разрослась на лужайках, у живой изгороди очень неряшливый вид, опавшие листья и засохшие лепестки гнили на неубранных дорожках.

Слабый звук, раздавшийся за спиной, привлек внимание Просперо. Он оглянулся и узрел, как он потом рассказывал, самое прекрасное видение этого сада. Оно спокойно и неторопливо приближалось к нему по неухоженной лужайке, не проявляя ни удивления, ни страха, ни каких-либо иных эмоций.

Это была женщина довольно высокого роста; ее серебряное парчовое платье, украшенное широкими черными арабесками, поражало своим почти траурным великолепием. В тонких руках, затянутых в белые перчатки с серебряной бахромой, она держала маленькую шкатулку, отделанную золочеными столбиками, между которыми была изображена какая-нибудь сценка. Темно-каштановые волосы на небольшой головке девушки были столь искусно уложены, что, казалось, они образовывали шапочку внутри покрывавшей их усеянной жемчугом сетки. Жемчугом была усеяна и шаль, наброшенная на белые плечи, и небольшая меховая накидка, и даже кисточки ее оторочки. Из широко расставленных темных глаз, казалось, струилась печаль. Чуть пухловатые губы были немного бледны.

Просперо и предположить не мог, что это была та самая дама, которую он встретил здесь год назад. Несмотря на то что ее нельзя было забыть, ей не нашлось места в его памяти. Никто не мог сказать, что она некрасива, но никто не видел в ней ничего неземного, только Просперо. Ее очарование было плодом внутренней одухотворенности, отражавшейся в грустных глазах и сквозившей в непринужденной, спокойной манере держаться.