Spqr iv. храм муз - Джон Мэддокс Робертс (2015)

Моя невеста рассмотрела знаменитый атрибут Пана – похотливо эрегированный пенис, достигавший в длину не менее локтя взрослого мужчины.

– Ты удивлена? – осведомился я. – Да в любом саду можно увидеть гермы[36] точно с такими же причиндалами.

– Но не с такими же героически-огромными! – возразила Юлия. Глаза у нее стали круглыми от удивления. – Бедные нимфы!

– А вот Фауста наверняка заявила бы, что завидует им!

Упомянутая дама решила провести этот день в компании предающихся самобичеванию жриц Баала-Аримана. У нее были гораздо более живые интересы, чем у Юлии.

– Фауста придает слишком большое значение физической стороне жизни, – заметила Юлия. – Отсюда ее интерес к твоему гнусному приятелю Милону.

– Милон – умный, красноречивый, сильный и предприимчивый человек, и ему уготована значительная роль и место в римских политических делах[37], – заметил я.

– Подобные качества есть у многих. Но он к тому же любит насилие, он беспринципен и ни перед чем не остановится, лишь бы выдвинуться. Это тоже вполне обычные качества, тут я с тобой согласна. А вот что делает его уникальным человеком и, к тому же, весьма желанным – когда это касается Фаусты, – так это то, что у него лицо и тело настоящего бога.

– Разве он в этом виноват? К тому же, род Корнелиев[38] всегда старался держать высокую марку. Да во всем Риме не найдешь более подходящей пары для Фаусты, нежели Милон!

Моя невеста фыркнула, но чуть слышно, как настоящая патрицианка.

– Да о чем ей беспокоиться? Они ведь вовсе не намерены так уж часто показываться на публике вместе. Римские мужья даже в цирке не садятся вместе со своими женами. Хотя, честно сказать, они составляют просто поразительную парочку. Она такая светлая, красивая и изящная, а он такой темный и до черноты загорелый. И ведет он себя ничуть не менее высокомерно и нахально, чем она, хотя по рождению он намного ниже Фаусты.

Я незаметно улыбнулся. Даже Юлия восхищается Милоном, хотя она никогда в этом не признается. Да практически все женщины в Риме испытывали подобные чувства. Девушки-прислужницы выцарапывали его имя на стенах, словно это какой-нибудь выдающийся гладиатор или чемпион-колесничий. Красавчик Милон, так они его называли, утверждая при этом, что скоро иссохнут и погибнут от страсти к нему, и частенько углубляясь в весьма неприличные подробности. Юлия, конечно, никогда не станет вести себя столь бесстыдно, но она тоже не осталась равнодушной к его чарам.

– Происхождение нынче немного значит в Риме, – заметил я. – Теперь вся власть принадлежит трибунам и комициям. Патриции вроде Клодия переводятся в плебеи, чтобы выставить свою кандидатуру на пост трибуна, и даже твой дядюшка, Гай Юлий, такой же патриций, как сам основатель Рима Ромул, стал народным избранником, потому что власть теперь именно там.

– Мой дядя Гай желает восстановить прежнее достоинство и высокое положение сената. Это, как он говорит, задача, с которой не справился Сулла. Если он должен обратиться к простому народу, чтобы получить соответствующую власть и добиться этой цели, то это всего лишь потому, что нынче настали такие времена, что все в Риме погрязли в коррупции. А дядя стремится восстановить прежнее уважение к власти для вящей пользы государства.

Преданность Юлии семье была поистине трогательной, но направлена она была явно не в нужную сторону. Да самому последнему болвану от политики отлично известно, что Гай Юлий ни в малой степени не заинтересован в восстановлении достоинства и власти сената. Кажется, его больше интересует восстановление единоличной власти, причем, разумеется, за рулем намеревался стоять он сам. Хотя в то время мы не имели никакого понятия, насколько близко он подойдет к этой цели.

– А вид отсюда открывается просто потрясающий, – проговорила Юлия, чтобы сменить тему разговора.