Мисс Милх ничего не сказала и лишь взглянула на него.

– Он никогда не сможет найти работу – продолжал Стайнер. – Будет вечной обузой для общества, точно так же как и сейчас. Разве это не правда?

– Аутичные дети до сих пор ставят нас в тупик – ответила мисс Милх – тем, что они из себя представляют, каким образом такими становятся и как вдруг неожиданно, без всяких видимых причин начинают ускоренно интеллектуально развиваться по прошествии многих лет безуспешных попыток добиться от них реакции.

– Боюсь, в здравом рассудке я бы не стал выступать против этого законопроекта, – возразил Стайнер. – После того как первое потрясение миновало. Это целесообразно. Я считаю это целесообразным. – Голос у него дрогнул.

– Ну что ж, хорошо, что вы не сказали это Энн Эстергази, потому что она не оставила бы вас в покое: она бы убеждала вас до тех пор, пока вы не согласились бы с ее точкой зрения. – Воспитательница открыла дверь, ведшую в большую игровую комнату. – Манфред там, в углу.

«Кто бы мог сказать, глядя на него…» – подумал Стайнер, увидев своего сына. Большая голова красивой формы, вьющиеся волосы, приятные черты лица… Мальчик сидел, согнувшись над каким-то предметом, который держал в руках. По-настоящему симпатичный парень с огромными глазами, в которых мелькала то насмешка, то возбужденное веселье. И какая потрясающая координация движений! Как он бегал на цыпочках, словно танцуя под звуки какой-то неслышимой музыки, звучащей у него внутри.

«По сравнению с ним мы неуклюжи, – думал Стайнер. – Тяжеловесны. Ползаем, как улитки, а он танцует и прыгает, словно неподвластен силе притяжения. Может, он состоит из каких-нибудь других, новых атомов?»

– Привет, Манфред, – обратился Стайнер к сыну.

Мальчик не поднял головы и не проявил к нему никакого интереса, продолжая заниматься со своим предметом.

«Я напишу авторам законопроекта, что у меня содержится ребенок в этом лагере, – подумал Стайнер. – И что я согласен с ними».

Эта мысль испугала его. Она означала убийство Манфреда.

«Эти известия спровоцировали вспышку моей ненависти к нему. Я понимаю, почему обсуждения ведут в тайне, – могу поручиться, такую ненависть испытывают многие. Неосознанно».

– Не будет тебе флейты, Манфред – проговорил Стайнер. – Почему я должен дарить ее тебе? Тебя хоть на йоту она интересует? Нисколько. – Мальчик не проявлял никаких признаков того, что слышит отца. – Ничто, – добавил Стайнер. – Пустота.

Сзади подошел высокий и стройный доктор Глоб в белом халате. Стайнер вздрогнул, внезапно ощутив его присутствие.

– Появилась новая теория аутизма, – проговорил доктор Глоб. – Из Швейцарии. Я хотел обсудить ее с вами, так как она дает нам возможность использовать новые подходы к вашему сыну.

– Сомневаюсь, – ответил Стайнер.

Глоб продолжал, будто не слыша:

– Она предполагает, что у аутичного индивида нарушено чувство времени и внешние события представляются ему в таком ускоренном темпе, что он не может поспеть за ними, то есть правильно воспринять. Точно так же, как если бы мы смотрели телевизионную программу, где предметы мелькают с такой скоростью, что практически становятся невидимыми, а осмысленная речь превращается в бормотание – понимаете? Полная мешанина. Так вот, новая теория предлагает поместить аутичного ребенка в закрытую комнату и прокручивать ему события на экране в замедленном темпе. И звук, и видеоряд должны быть замедлены до такой степени, что ни вы, ни я даже не сможем различить какого-то движения или вычленить человеческую речь.

– Потрясающе, – устало заметил Стайнер. – В психотерапии все время появляется что-нибудь новенькое, не правда ли?

– Да, – кивнул доктор Глоб. – Особенно из Швейцарии. Швейцарцы обладают удивительной способностью проникать в мировосприятие людей с больной психикой, замкнутых индивидуумов, отрезанных от обычных средств коммуникации, понимаете?

– Понимаю, – ответил Стайнер.