Иные песни - Яцек Дукай (2003)

Они добрались до Рынка Мира. Посредине перекрестка возносился на полстадия каменный шпиль, увенчанный золотой статуей мужчины. Статуя, по всему, тоже огромного размера, поскольку господин Бербелек без труда рассмотрел жест золотого мужчины: правая рука возносит в небо меч, левая выглаживает керос. Был это, конечно, Александр Македонский. Змея виктик окрутилась вокруг шпиля. Когда его миновали, веер Шулимы снова указал на юг.

– Библиотека. Все, когда-либо написанное человеком.

Покинув Старую Александрию через Ворота Солнца, они проехали над вторым каналом и углубились в еврейский квартал. Евреев здесь нынче обитало немного, но название сохранилось; в этом городе названия живут долго, Материя уступает времени, но Форма сохраняется. Амитаче указала налево, на гигантские колонны, образующие фронтон эллинистического дворца, между каменными столпами лежала глубокая тень.

– Престол Престолов; здесь, в день своего сорокалетия, Александр возложил на себя корону Царя Мира.

Повернули направо. Мимо проехал отряд гвардейцев на единорогах. Черные нагрудники на белых гиматиях, белые труфы обернуты вокруг голов, бороды острижены на измаилитский манер, на спинах двойные кераунеты с четырехпусовыми стволами и прикладами, украшенными цветными узорами, у пояса лунные мечи. Единороги выморфированы из зебр, их вычищенная черно-белая шерсть лоснилась в медовом свечении пирокийных ламп будто намасленная. Господин Бербелек прикрыл глаза. Хотел почуять, как пахнет этот город, втянуть в легкие его вкус, знак морфы, – но единственное, что чувствовал, был аромат парфюма Шулимы. Где-то над Средиземным морем она перешла от эгипетских духов на более легкие, цветочные запахи – жасмин? квитра? фуль? Сидела она слева от Иеронима, соприкасались бедрами и лядвиями, он чувствовал сквозь одежду жар ее тела; когда она поворачивалась, чтобы показать веером что-то над ним, а делала это часто, ее грудь легко надавливала на плечо господина Бербелека. Еще на борту аэростата она оделась согласно александрийской моде, то есть моде Навуходоносора: длинная, до земли, белая юбка, подпоясанная высоко в талии, широкая шелковая шаль, свободно наброшенная на плечи (когда Шулима развернула ее, чтобы показать Алитэ, в лучах заходящего Солнца загорелся вышитый золотой нитью феникс) и белая полотняная шапочка с плоским верхом. На предплечьях остались змеиные браслеты. Прежде чем смежить веки, господин Бербелек заметил, как командир гвардейцев поклонился в седле Амитаче, едва та бросила на него мимолетный взгляд. Усмешку и движение веера Шулимы он уже не видел; в этом и не было нужды, он знал эту Форму наизусть. Кинжал, это должен быть кинжал, думал он, пока они ехали на юг, через все более тихие кварталы, все быстрее, сквозь редеющую толпу. Кинжал, и не отвернусь. Если не устою лицом к лицу, если не смогу поднять руку, значит, я и вправду не достоин жить, пусть Чернокнижник возьмет свое. Но – он считал удары сердца, семнадцать, восемнадцать, хорошо, – но слов Ихмета мало, даже если она убила Леес, этого мало, даже если она обманывает меня и сама хочет моей гибели в этой проклятой Александрии, зачем я сюда приехал, – этого мало, этого мало, мне нужны доказательства. Она слишком красива. Он открыл глаза.

– Парсеиды, дворцовые холмы, – говорила она, а веер легкими полукружиями обрисовывал высокие тени, – то есть не холмы, но все это побережье Мареотиды сильно преморфировали во время Пятой Войны Кратистов, когда Навуходоносор вытеснял Химеройса Скарабея; теперь здесь стоят городские резиденции аристократии. Конечно, та много времени проводит в сельских поместьях в верховьях Нила, насколько я знаю, Летиция теперь именно там и пребывает, – но кто б в своем уме добровольно отказался от благ антоса Навуходоносора? Не говоря уже о том, что не слишком-то умно удаляться надолго от двора Гипатии. Летиция, правда, ее родственница по бабке со стороны отца, но… А вот и ее дворец.