— Будучи родом из Скандинавии, вы, несомненно, имеете тесный контакт с процветающей Европой. К слову; вы вылетели из Темпельхофа. Там тоже такое отношение? Вот вы нейтрал. Что вы об этом думаете?

— Я не понимаю, о каком отношении идет речь, — сказал мистер Бейнес.

— К старикам, больным, ущербным, умалишенным, лишним людям разного рода. «Какая польза от новорожденного ребенка?» — спросил один из известных англосаксонских философов. Я зафиксировал в памяти высказывание и много раз задумывался над ним. Сэр, от него нет никакой пользы. В общем смысле.

Мистер Бернес что-то пробормотал, что можно было бы расценить, как проявление уклончивой вежливости.

— Разве не правда, — сказал мистер Тагоми, — что ни один человек не должен быть орудием в руках другого?

Он подался вперед.

— Пожалуйста, выскажите свое нейтральное мнение уроженца Скандинавии.

— Не знаю, — произнес мистер Бейнес.

— Во время войны, — сказал мистер Тагоми, — я занимал небольшую должность в провинции Китая, в Шанхае. Там, в районе Гонкью было поселение евреев, интернированных императором и его правительством на неопределенный срок. Их жизнь поддерживалась международным Красным Крестом. Советник консульства нацистов в Шанхае требовал, чтобы мы вырезали евреев. Я запомнил ответ моего начальника. Вот он: «Это не соответствует арийским представлениям о человечности». Требование было отвергнуто, как варварское. Это произвело на меня большое впечатление.

— Понимаю, — пробормотал мистер Бейнес. Он спрашивал себя, куда этот человек пытается его загнать. Он насторожился: все его чувства обострились.

— Евреи, — сказал мистер Тагоми, — всегда трактовались нацистами, как азиаты, не принадлежащие к белой расе. Сэр, смысл этих утверждений никогда не терялся из виду высокопоставленных лиц в Японии, даже у членов военного кабинета. Я никогда не обсуждал этого вопроса с гражданами Рейха, с которыми встречался.

Мистер Бейнес прервал его:

— Что ж, я не немец, и поэтому вряд ли могу говорить за Германию.

Он встал и направился к двери.

— Завтра мы возобновим этот разговор. Извините меня, пожалуйста. Мне сейчас трудно соображать.

На самом деле мысли стали сейчас совершенно ясными. «Нужно убираться отсюда, — подумал он. — Этот человек слишком далеко меня затянул».

— Простите глупость фанатизма, — сказал мистер Тагоми.

Он тоже направился к двери.

— Философские затруднения ослепили меня так, что я перестал замечать, что происходит с ближним. Сюда.

Он позвал кого-то по-японски, и дверь отворилась. Появился молодой японец, слегка поклонился и воззрился на мистера Бейнеса.

"Мой водитель, — подумал мистер Бейнес. — Вероятно, мои донкихотские выходки в полете с этим… как его… Лотце… каким-то образом дошли до японцев через неизвестные мне связи. Жаль, что я разболтался с этим Лотце.

Да. Не запоздало ли мое раскаяние? Я вовсе не подхожу для этого, совсем напротив. Ничего общего".

Но потом он подумал, что швед, скорее всего, так бы и разговаривал с Лотце.

«Значит все правильно, ничего не случилось. Я что-то стал слишком осторожен, переношу способ жизни из другой обстановки в эту. Фактически здесь я могу очень вольно высказываться о многом, это факт. И я должен к этому привыкнуть».

И все же его воспитание и привычки восставали против этого. Кровь в венах, кости, все внутренности противились этому.

«Раскрой рот, — говорил он себе, — мели что-нибудь, что угодно, высказывай любое мнение. Ты должен, иначе нечего ждать от операции успеха».

И он сказал:

— Возможно ими движут какие-то подсознательные внутренние побуждения, вроде тех, о которых говорил Юнг.

Мистер Тагоми кивнул.

— Да, я читал Юнга. И я понимаю вас.

Они пожали друг другу руки.

— Завтра утром я позвоню, — сказал мистер Бейнес. — Спокойной ночи, сэр.

Он поклонился, мистер Тагоми тоже поклонился в ответ.