Bxoд в плен бесплатный или Расстрелять в ноябре - Иванов Николай Федорович

Правды и искренности хочу в своей пленной истории, поэтому пишу и эти, самые трудные для меня строки: как и во всяком коллективе, не все так гладко и идеально шло и среди тех, кто волей случая вынужден был заниматься (или не заниматься) моей судьбой. Впрочем, было бы странным, окажись все как один расходчиковыми и нисифоровыми. Зато по завершении операции и прибытии в Москву генерал-лейтенант Ю. Чичелов скажет им:

— Теперь к вашему бревнышку столько народу прилепится, что сами удивитесь.

Но как бы то ни было, ордена Мужества получат лишь те, кто вышел на острие события и там оставался до самого конца, — полковники Евгений Расходчиков и Геннадий Нисифоров. Здесь возобладала полная справедливость. Бог всем судья. И мне — в первую очередь. Ибо самый дорогой и совестливый для меня документ на сегодняшний день — это список управлений налоговой полиции и суммы денег, которые сослуживцы собрали на мое освобождение. Расчерченный от руки стандартный листок бумага перекрывает любые экивоки тех, кто сам из Москвы никогда не выедет, а любой бой станет наблюдать со стороны.

Только когда это еще все будет… Я пока лежу в лесной яме и прислушиваюсь к шагам охранников: убьют или пронесет?

Вроде пока проносит. А про холодок от автоматов у затылка лучше побыстрее забыть. Ну, было. В плену много чего бывает, и что теперь, биться головой о земляные стены своих тюрем?

Как ни странно, получается. Не забыть, конечно, а притупить остроту воспоминаний. Убеждаюсь вновь и вновь: о возможной смерти постоянно думать ни в коем случае нельзя. Надо верить и надеяться на счастливый конец. Это хотя и менее реалистично, зато намного приятнее. Единственное, ненавязчиво бы переговорить с ребятами на тот случай, если все же вот так неожиданно уведут и не вернусь. Дай Бог им остаться в живых и чтобы они хотя бы на словах передали родным и близким. Что? Что прошу прощения, что люблю, что остался офицером и в ногах не ползал. Очень хотел жить, строил множество планов…

Прерываю самого себя: за мыслями, оказывается, тоже необходимы контроль и цензура.

Ребята тоже с замиранием ждут развития событий. Если боевики пойдут на убийство, то зачем им лишние свидетели? Хотя, конечно, плевать они хотели на мораль и законы…

Дня два выжидали и мы в яме, какая последует реакция на отправку снимка. Ожидание тяжко само по себе, а здесь к тому же лишились всего — то есть авторучки и часов, даже возможности пускать ими солнечных зайчиков по стенам.

Зато выработали кодекс чести пленника: все живое, ползущее наверх, на волю, не трогать. Даже помогали карабкаться по лестнице жукам, червям. А сколько слов нежности получила божья коровка, неизвестно каким образом оказавшаяся в нашем подземелье. Сначала подержали ее на ладонях, потом подняли на решетку — лети, дорогая, тебе здесь делать нечего. Никому здесь делать нечего. Но…

— О, весточка будет, — увидел спускающуюся с небес пушинку Борис.

Подставили ей руки: лишь бы не ушиблась. Потом долго не знали, что с ней делать. Вдруг в самом деле благая весть, а мы ее втопчем в землю.

Затем и паутинки ловили, и сороку слушали, а новостей все не приходило и не приходило. Убедили себя, что о них мы узнаем не по приметам, а со слов Боксера или Хозяина. Они нам и сороки, и пауки, и пушинки.

А однажды утром нас разбудило мышиное шуршание. Но мы с Махмудом ошиблись. Борис, приноровившийся засыпать часов в шесть вечера и просыпавшийся в пять утра, разложил вокруг себя пустые пачки «LM» и выщипывал из них квадратики. Ньютоном, озаренным идеей, посмотрел на нас:

— Карты сделаем.

До Ньютона, конечно, далековато, но ведь и не яблоня над нами растет — с дуба падают лишь желуди.