Мистер Эндерби изнутри - Энтони Бёрджесс (1963)

— И вы со мной, — сказал Эндерби. Данте кивал и кивал, наполняя стаканы. — Себе тоже налейте, — велел Эндерби, расточительный в медовый месяц.

Данте поклонился и осведомился у Роуклиффа:

— Americano?

— Inglese, — поправил Роуклифф.

— Americani, — конфиденциально подавшись вперед, сказал Данте, — мать твою. Mezzo mezzo.

— Un poeta[61], — пояснил Роуклифф, — вот кто он такой. Poeta. Форма женская, род мужской.

— Прошу прощения, — извинился Эндерби. — Вы не хотите, случайно, на что-нибудь намекнуть?

— Фактически, — объявил Роуклифф, — я уверен, что все мы, поэты, в действительности представляем собой что-то вроде цветущего гермафродита. Знаете, как Тиресий[62]. У вас медовый месяц, да? Выпейте еще «Стреги».

— Вы в каком это смысле? — настороженно спросил Эндерби.

— В смысле? Смысл ваше дело, не так ли? Смысл смысла. А.А. Ричардс[63] и Кембриджская школа. Сплошная болтовня, если желаете знать мое мнение. Хорошо, не желаете больше пить со мной «Стрегу», тогда я с вами «Стрегу» выпью.

— «Стрега», — сказал Эндерби.

— Очень милый у вас итальянский, — заметил Роуклифф. — Парочка симпатичных гласных. Две симпатичных «Стреги», — сказал он, когда последние были поданы. — Благослови всех Бог. — Выпил и запел: — Кто последний придет, пускай сюда идет…

— Как вы узнали, что мы здесь? — полюбопытствовал Эндерби.

— На аэровокзале, — объяснил Роуклифф. — Прибывшие сегодня из Лондона. Всегда интересуюсь. Тут, говорят, медовый месяц. Замечательно, Эндерби, мужчина в вашем возрасте.

— Вы в каком это смысле? — спросил Эндерби.

— Для вам, джентльмены, «Стрега» насчет заведения, — сказал Данте и налил.

— Tante grazie[64], — сказал Роуклифф. — Вот куда, Эндерби, вас завело бесконечное беспокойство о смысле. — И запел, поднявшись, чтобы привлечь внимание: — Будь ты мотом, будь ты жмотом, Боже, храни королеву. Тут нет смысла, да? Будь ты обормотом. Еще лучше. В вашей поэзии слишком много смысла, Эндерби. И всегда было. — Эти слова породили несколько пьяных отрыжек. — Пардон, как говорится. — И выпил.

— «Стрега», — сказал Эндерби. — Е uno per lei, Dante[65].

— Нельзя так говорить, — заметил Роуклифф, икая. — Вы дьявольски жутко говорите по-итальянски, Эндерби! Дурно, как ваша поэзия. Пардон. Справедливая критика. Но повторяю, идея с чудовищем чертовски хорошая. Слишком хорошая, чтоб поэму из нее писать. Ах, Рим, — лирически произнес он, — дивный, дивный Рим. Замечательное место, Эндерби, нет такого другого. Слушайте, Эндерби. Я сегодня иду на прием. В доме принчипессы такой-то сякой-то. Не хотите пойти? Со своей миссис? Или вам надлежит лечь пораньше сегодня, в законную брачную ночь? — И затряс головой. — Ларошфуко или какой-то другой распроклятый подлец сказал, что не следует в первую ночь это делать. Да что он знал об этом, а? Сплошь гомосексуалисты. Все писатели гомосексуалисты. Должны быть. Точно. К черту писание. — Вылил на пол последние капли «Стреги», объяснив: — Ларам и пенатам, пускай идут, лакают. Излияние, то бишь возлияние. Придут лакать, огромные чертовы псы. Еще «Стреги».

— Вам не кажется?.. — осторожно спросил Эндерби. — Я хочу сказать, если вы в гости идете…

— Еще не один час пройдет, — сказал Роуклифф. — Часы, часы, часы. До начала у вас полно времени, чтоб с этим разделаться и не раз кончить. То есть если сумеете. Знаете, креветки дьявольски помогают. Мощный усилитель мужской потенции. Scampi[66]. Данте, — крикнул он, — пусть креветок пришлют вот этому синьору. Благослови его Бог. — И покачнулся на стуле. Данте сказал:

— Вы сегодня поженаты? Очень хорошо. «Стрега» насчет заведения. — И налил. — Salute, — поднял тост. — Molti bambini[67], — подмигнул он.

— Симпатичный марака, — сказал Роуклифф и выпил.

— Вы говорите очень неделикатные вещи, — заметил, выпив, Эндерби. — По справедливости надо вас отдубасить.