Мистер Эндерби изнутри - Энтони Бёрджесс (1963)

Широкая серебряная вода дышала прохладой. Но, к свежему изумлению Эндерби, никто ей не спешил наслаждаться. Толпы, выйдя из автобусов, карабкались на холм к какому-то поместью, обнесенному стенами. Подъезжал автобус за автобусом, изрыгал невеселых серьезных людей; некоторые молились по четкам. Были тут резные африканцы, гогочущие китайцы, рыболовецкая артель финнов; жевавшие, выводя круги челюстями, американцы; французы, вздернувшие épaules[91]; редкие белокурые викинги со своими богинями, — все взбирались на холм.

— Мы, — сказала Веста, — тоже туда идем.

— А что, — осторожно спросил Эндерби, — там, на вершине холма?

— Пошли. — Веста взяла его за руку. — Проявите, пожалуйста, чуточку поэтического любопытства. Идите, и увидите.

Эндерби уже наполовину знал, что стоит на дороге к вершине холма, куда они теперь начали подниматься, увиливая от новых, с визгом подъезжавших автобусов, но испытывал страдания, ведомый мимо улыбчивых продавцов фруктов и священных картинок. В ужасе на мгновение замер при виде портрета размером с игральную карту, повторившегося более пятидесяти двух раз: сперва показалось, будто это мачеха, переодетая в святого, благословлявшего автора собственного портрета. Потом выяснилось, что не она.

Тяжело дышавшего Эндерби привели к массивным воротам и дальше во двор, уже переполненный, наэлектризованный. За ними с Вестой по-прежнему толпы целенаправленно двигались вверх. Ловушка, ловушка: отсюда не выбраться. Тут раздался священный рев, грандиозный, сотрясший холм, и усиленный голос очень быстро заговорил по-итальянски. Голос не принадлежал никому: открытые в экстазе рты пили воздух, черные глаза искали голос над высокими оштукатуренными темно-желтыми стенами, над открытыми в жару зимними ставнями, деревьями, небом. Радость заливала щетинистые физиономии от громких неразборчивых слов. Начались крики:

— Viva, viva, viva[92]! — и были подхвачены.

— Так, — сказал Эндерби Весте, — это он, да?

Она кивнула. И вот заволновались французы, навострив уши, радостно разинув рты, когда голос как бы объявил об отправлении фантастического воздушного рейса:

— Тулон, Марсель, Бордо, Авиньон.

— Bravo! — Крики удваивались в холмах, летели в небеса. — Bravo, bravo!

Эндерби был в ужасе, в ошеломлении.

— Что тут происходит? — крикнул он. Голос заговорил теперь по-американски, приветствуя контингент пилигримов из Иллинойса, Огайо, Нью-Джерси, Массачусетса, Делавэра. А Эндерби чувствовал, как все его горячее тело охватывают ледяные руки, видя ритмичные сигналы дирижера радостного хора, молодого человека в новом джерси с синей вывязанной буквой «П».

— Род-Айленд, — сказал голос, — Кентукки, Техас.

— Па-па-па, — грянул радостный хор. — Папа, папа, папа!

— О боже, нет, — простонал Эндерби. — Ради Христа, выпустите меня отсюда. — Попробовал протолкнуться, слабо извиняясь, но толпа сзади плотно стояла, подняв взоры горе; он наступил на ногу маленькой французской девочке, и та закричала.

— Харри, — резко окликнула Веста, — стойте на месте.

— Миссисипи, Калифорния, Оклахома. — Прямо какой-то святой Уолт Уитмен.

— Па-па-па! Папа, папа, папа!

— Ох, Иисусе, — всхлипывал Эндерби, — пожалуйста, пропустите, пожалуйста. Мне плохо, я болен, мне надо в уборную.

— Тут Воинствующая Церковь, — злобно сказала Веста, — а вам надо только в уборную.

— Да-да. — И Эндерби с полными слез глазами сцепился с вонючим испанцем, который не давал пройти. Французская девочка все кричала, тыча пальцем вверх на Эндерби. Вдруг раздалось что-то вроде призыва к молитве, все попа́дали на колени в дворовую пыль. Эндерби превратился в подобие взбешенного школьного учителя в море остановившихся в росте учеников. И она преклонила колени; Веста встала на колени; опустилась на колени вместе с остальными.

— Встать! — рявкнул Эндерби и по-сержантски добавил: — Встать с колен, черт возьми!