Там, где живет надежда - Нора Робертс (1997)

Если бы они открыто говорили на подобные темы, Брайан объяснил бы отцу, что можно наслаждаться жизнью, взбивая безупречное безе, и при этом предпочитать женщин для занятий сексом. Но он не привык ни с кем обсуждать свою личную жизнь.

Еще он мог бы сказать отцу, что склонность к отчужденности является фамильной чертой Хэтуэев…

Брайан шел по лесу беззвучно, как олени, водившиеся здесь. Чтобы доставить себе удовольствие, он решил вернуться кружным путем вдоль Лунного ручья. Три оленихи мирно пили воду в таинственно мерцающей тишине. Туман змеился вокруг них, словно струйки белого дыма.

Еще есть время, подумал Брайан. На острове всегда есть время. Он уселся на упавшее дерево и стал с наслаждением наблюдать за расцветающим утром.

Остров протянулся на тринадцать миль в длину и всего на две мили в самом широком месте. Брайан прекрасно знал и любил здесь каждый дюйм: выжженные солнцем песчаные пляжи, прохладные сумрачные болота с древними невозмутимыми крокодилами, дюны, влажные холмистые луга, окаймленные молодыми соснами и величественными дубами.

Однако больше всего он любил лес с его темными укромными уголками, полными неразрешимых загадок.

Он хорошо знал историю острова. Когда-то рабы выращивали здесь хлопок, а его предки сколачивали на этом свои состояния. Остров был поделен между несколькими семействами. Его хозяева становились судовладельцами и стальными магнатами, состояния продолжали увеличиваться и то ускользали, то вновь возвращались в их руки. Теперь деньги уже были не те, что прежде, но остров оставался в руках потомков тех хлопковых королей и стальных императоров. Их дома, выглядывающие из-за дюн, скрывающиеся под сенью деревьев, возвышающиеся над широкой лентой Пеликанова пролива, переходили от поколения к поколению, и до сих пор только горстка семей могла назвать остров своим домом.

Но в этот маленький рай традиционно съезжались богачи – охотиться на оленей и диких кабанов, собирать раковины, ловить рыбу в реке и океане.

В летнюю послеобеденную жару они отдыхали на верандах, а рабы разносили бокалы с холодным лимонадом. По вечерам в бальном зале господского дома в свете свечей, мерцающих в хрустальных люстрах, кружились блестящие пары, в карточном зале, попивая отличный южный бурбон[1] и дымя толстыми кубинскими сигарами, беспечно играли в карты мужчины.

Тогда «Приют» был замкнутым мирком для избранных, символом образа жизни, обреченного на гибель.

Отдыхающие до сих пор приезжали на остров, несмотря на его уединенность, а может быть, и благодаря ей. Чтобы сохранить собственность, Хэтуэям пришлось превратить часть дома в гостиницу.

Брайан знал, что его отец ненавидит каждый шаг, даже звук шагов посторонних на своем острове. Только по этому поводу – и Брайан это помнил – спорили его родители. Аннабелл хотела открыть остров большему числу туристов, привлечь сюда людей, создать круг постоянных гостей, оживить жизнь острова. А Сэм Хэтуэй настаивал на том, чтобы сохранить все неизменным, нетронутым, и контролировал число отдыхающих и экскурсантов, как скряга, неохотно выдающий мелкие монетки.

И в конце концов Брайану стало казаться, что он понял, почему его мать сбежала, – здесь ей не хватало людей, лиц, голосов.

Теперь же для Сэма Хэтуэя этот остров превратился в памятник неверной жене. Это был его счастливый дар и его проклятие.

Однако, несмотря на все свои старания, отец не мог остановить изменения, как не мог остановить наступление на остров океана.

Брайан и сам не приветствовал изменений, но в гостинице они были необходимостью. А гостиницу он любил и, если честно, наслаждался даже выполнением своих повседневных обязанностей. Брайан любил и постояльцев. Ему нравилось слышать чужие голоса, наблюдать за чужими привычками, слушать разные истории из чужих жизней, чужих миров.