Цири (сборник) - Анджей Сапковский (1999, 2000)

– Тьфу-тьфу… Так ведь оно как-то уж так идет… Кто с этой вашей Цирей столкнется, так все одно что башку под топор поклал… Несчастье эта девка приносит… Несчастье и смерть.

– Сплюнь, Мильва.

– Тьфу-тьфу от сглаза, от порчи… Ну и холодина, аж трясет всю. И пить хочется, а в реке у берега обратно труп гниющий видела… Брр… Тошнит меня… Не иначе – блевать буду…

– На, – Кагыр протянул ей фляжку, – глотни. И сядь ближе ко мне, согрею.

Новый сом ударил на мелководье в косячок уклеек. Рыбки прыснули по поверхности серебристым градом. В лунной дорожке мелькнула то ли летучая мышь, то ли козодой.

– Кто знает, – задумчиво протянула Мильва, прижавшись к плечу Кагыра, – что будет завтра? Кто реку перейдет, а кто землюшку обымет?

– Будет, что должно быть. Отбрось дурные мысли.

– Не боишься?

– Боюсь. А ты?

– Тошнит меня.

Молчали долго.

– Расскажи, Кагыр, когда ты с той Цирей встретился?

– Впервые? Три года назад. Во время боев за Цинтру. Вывез ее из города. Нашел окруженную со всех сторон огнем. Я ехал сквозь пламя и дым, держа ее в руках, а она тоже была как пламя.

– И что?

– Пламя в руках не удержать.

– Если в Нильфгаарде не Циря, – сказала Мильва после долгого молчания. – То кто же?

– Не знаю.

У Дракенборга, реданского форта, превращенного в лагерь для интернированных эльфов и других подрывных элементов, были свои печальные традиции, созданные в ходе трех лет функционирования. Одна из таких традиций – казнь на рассвете. Вторая – предварительный сбор обреченных на смерть в большой общей камере, откуда на заре их выводили к виселице.

Смертников набиралось в камере около десятка, а вешали каждое утро двух, трех, порой четырех. Остальные ждали своего часа. Долго. Иногда неделю. Ожидающих в лагере называли «шутами». Потому что атмосфера в камере смертников всегда была веселая. Во-первых, на завтрак подавали кислое и крепко разбавленное вино, носящее на лагерном жаргоне название «Сухой Дийкстра», поскольку не было секретом, что предсмертный напиток поставлялся приговоренным по личному распоряжению шефа реданских разведслужб. Во-вторых, из камеры смертников уже не таскали на допросы в зловещих подземельях «Мойки», а стражникам запрещалось измываться над заключенными.

В ту ночь с традициями тоже все было в порядке. В камере, занятой шестью эльфами, одним полуэльфом, одним низушком, двумя людьми из королевств и одним нильфгаардцем, было весело. «Сухого Дийкстру» по общему согласию выливали в жестяную миску и хлебали без помощи рук. Такая метода позволяла хотя бы чуточку захмелеть. Лишь один из эльфов, скоя’таэль из разгромленного отряда Иорвета, недавно жестоко избитый в «Мойке», держался спокойно и серьезно, занятый тем, что выцарапывал на бревне стены надпись: «Свобода или смерть». Подобных надписей на стенах было бессчетное множество. Остальные смертники, поддерживая традицию, без конца пели «Гимн шутов», сложенную в Дракенборге песню, слова которой каждый выучивал в бараках, слушая по ночам звуки, долетавшие из камеры смертников, и зная, что придет и его черед выступить в хоре.

Пляшут шуты на веревке,

Дергают петлю ритмично,

Ох, до чего же мы ловки,

Как же мы пляшем отлично.

Как же не дергать веревку,

Если солдат из-под ног

Выбьет скамеечку ловко

Сильным ударом сапог!

Звякнул засов, скрипнул замок. «Шуты» замолчали. Появление стражников на заре могло означать только одно – сейчас хор станет жиже на несколько голосов. Вопрос – чьих?

Стражники вошли группой. В руках веревки, чтобы связать руки тех, кого поведут на виселицу. Один шмыгнул носом, сунул палку под мышку, развернул пергамент, откашлялся.

– Эхель Трогельтон!

– Трайгльтан, – равнодушно поправил эльф из команды Иорвета, еще раз глянул на выцарапанный «лозунг» и с трудом поднялся.

– Космо Бальденвегг!