Юность Пикассо в Париже - Гэри Ван Хаас (2011)

Несколько маленьких детей из христианской школы, одетые в яркую свеженакрахмаленную сине-белую форму, распевали церковный гимн, в ногу шагая по направлению к часовне под предводительством двух угрюмых пожилых монахинь в черной одежде и белокрылых головных уборах. Один из малышей немного отстал, и суровая монахиня с хворостиной в руке отправила его назад, в конец процессии.

Проходя под аркой, дети взглянули вверх, на высокие шпили испанского собора XIV века, который возвышался над ними. Страшные горгульи и лица святых свирепо и неодобрительно смотрели на них.

Монах в бурой рясе поднялся на колокольню и приступил к своей ежедневной обязанности – тянуть за веревки чугунных колоколов, звон которых разливался по улицам огромного Мадрида.

В доме на соседней улице открылись старые, выбеленные солнцем ставни, и в окне появилось усатое лицо Хосе Руиса. Ему немногим больше тридцати лет, у него густые черные волосы и бородка. Он не особенно красив в классическом смысле слова, но обладает определенным изяществом осанки и уверенностью, которую дает общественное положение.

Радуясь новому дню, Хосе выглянул из окна своей квартиры на втором этаже и помахал рукой торговцу овощами. Тот поприветствовал его в ответ.

– Buena manana[2], сеньор Руис! Вам сегодня нужны свежие овощи? У меня славные зрелые красные помидоры, лимоны, желтые, как солнце Малаги, блестящие сине-черные баклажаны, огурцы, зеленые, как глаза Мадонны! Что выберете?

– Nada[3], Хуан! Может быть, завтра: я скажу сеньоре, чтобы она составила список. Всего доброго!

Хосе вернулся в комнату, где его ждала уютная семейная сцена: восьмилетний Пабло расположился на полу и рисовал свою младшую сестренку Кончиту. У девочки были прелестные голубые глаза и длинные шелковистые черные волосы, но лицо бледное, а под глазами – темные круги, отчего вид у малышки был очень болезненный. Одетая в ночную рубашку из розового ситца, она лежала на бежевом диване, укрытая толстым шерстяным одеялом.

– Когда-нибудь, Пабло, ты станешь знаменитым, – сказала Кончита.

– А ты будешь моей любимой моделью, – ответил Пабло. Погруженный в свои мысли, он быстро взглядывал на сестру и вновь опускал глаза, набрасывая на бумаге ее лицо.

Отец прошел по комнате, тихонько встал позади Пабло и стал наблюдать за тем, как тот рисует. Хосе кивнул, будто желая показать жене, что одобряет работу сына. Мария в это время вязала свитер, сидя в кресле рядом с детьми. Кончита глубоко и резко закашлялась, и родители обменялись тревожными взглядами.

– Ты приняла лекарство? – спросил Хосе и приложил руку ко лбу дочки, чтобы проверить, какая у нее температура.

– Это лекарство, кажется, больше не действует, – сказала Кончита и заплакала.

Пабло положил на пол альбом, продвинулся к сестре и стал гладить ее по голове. Кончита грустно смотрела в окно на холодное зимнее утро.

– Деревья кажутся совсем голыми. Пабло, мне так грустно! Я боюсь, что уже не увижу весны.

Дрожь пробежала по телу мальчика: его испугали эти слова.

– Не надо так говорить, мое сокровище. Бог защитит тебя.

Но Пабло знал правду и боялся за сестру. Он тоже посмотрел в замерзшее окно, у него в глазах появились слезы, капнули на набросок, и серые чернила рекой расплылись по контурам нарисованных щек.

– Ну, смотри, что ты наделала, – сказал Пабло, утирая слезы. – Испортила мне рисунок.

– Бедный Пабло. Я знаю, ты будешь по мне скучать.

Мальчик тряхнул головой. Ему нечего было ответить, и он изобразил улыбку.

– Мама лечит тебя, мама – лучший доктор в Малаге. Все будет хорошо, вот увидишь.

Кончита опустила голову на мягкую подушку.

– Я так устала…

В воздухе витал запах смерти. Пабло старался скрывать свои чувства, хотя сердце его рвалось на части.

Кончита сняла с шеи тоненькую золотую цепочку с медальоном и вложила ее в руку Пабло.

– Храни это и помни меня… всегда…