Форсайты - Зулейка Доусон (1994)

– Я считаю, что мальчик нарисован довольно мило. Разве нет? Взгляни хотя бы на эту морщинку.

Развернув пакет, она только на нее и смотрела.

– Да, суть века Разума им хорошо ухвачена. Собственно, я имел в виду Кита. Он сделал несколько замечаний в галерее, из которых я заключил, что он может увлечься коллекционированием.

– Что ж, может, пойдет в папу.

Собственно говоря, к этому выводу как раз и пришел Майкл.

Сознавая, что она лишь усугубляет обман, Флер прибавила:

– Мальчик в своей матроске похож на Кита в детстве, тебе не кажется? Когда на него надевали матроску? Поэтому я и обратила внимание на этот портрет.

Помимо того, что у мальчика в серебряной раме были светлые волосы и глаза, как у их сына, Майкл не находил между ними большого сходства, разве что какое-то отдаленное, семейное, но он был готов поддержать ошибочное суждение пристрастной матери.

– Ну так кто же кого портит? – сказал он, целуя ее в лоб.

Он осторожно поставил пастель на стол среди прочих портретов, и при других жизненных обстоятельствах его наивность могла бы вызвать у Флер слезы. Волосы она довела до прямо-таки умопомрачительного блеска!

Поворачиваясь, чтобы пойти к себе в комнату, Майкл скинул пиджак и осмотрел его: моросивший дождь почти не оставил следов на тонкой шерстяной ткани. И тут же сердито ругнулся под нос – из внутреннего кармана выпал на ковер запечатанный, с марками, конверт. Письмо в газету! Весь день он собирался отправить его и вот, нате вам, принес обратно домой. Вот же растяпа! Но когда он подбирал конверт, ему пришло в голову, как загладить вину. Не так уж это сложно.

– Пожалуй, я съезжу и проведаю старину Льюиса, – сказал он Флер, садясь на край кровати. – Нанесу ему завтра визит в миссии.

– Это еще зачем? – спросила Флер – собственные слова резанули ей слух. Ну почему, стоило Майклу выказать беспокойство по поводу кого-то или чего-то, по поводу жизни, наконец, и жесткие слова уже наворачивались на язык. Она попыталась смягчить их.

– Я хочу сказать – ну что ты еще можешь сделать для него?

Майкл пожал плечами.

– Показать, что я не забыл. Угостить его обедом. Сунуть в задний карман пять фунтов. Не так уж много, но, черт возьми, не могу же я просто умыть руки.

– Нет. Ты не можешь. Ты наделен чувством долга. Готов отдавать себя людям. Чувства, которых я, похоже, начисто лишена.

– О, Флер, но это же ерунда.

– Забавно. Эм тоже употребила это слово сегодня.

По выражению лица Майкла можно было понять, что он ранен в самое сердце и готов порвать всякие отношения со своей матерью за то, что она могла предположить такое.

– Да это относилось не ко мне. Она жаждет расквартировать в Липпингхолле эвакуированных, но тот район не был предназначен для их размещения. Ты знал об этом? Она заявила, что это ерунда, и собирается поселить у себя десятерых.

– Еще бы! И еще половину Бетнел-Грина, если ей дать волю.

– Но ведь это же и есть самоотдача. Желание сделать для людей что-то, что ты не должен делать. А я на это не способна, так ведь?

– Рискуя прослыть человеком, безнадежно приверженным к принятым в семье оборотам речи, – нежно сказал Майкл, – я повторю еще раз – ерунда!

Но не всерьез же она? А если всерьез? Тревожный знак, и не первый из тех, что он стал замечать последнее время.

Флер устало подошла к кушетке, стоявшей под окном, и встала на колени на шелковую полосатую подушку. В сквере зажглись фонари, желтовато-бледный свет упал ей на лицо, и он увидел, что глаза ее странно лишены выражения. Господи Боже! Она это серьезно. Очевидно, он последнее время манкировал своей обязанностью поддерживать в ней бодрость духа.

– Ты просто не хочешь этого видеть, Майкл, правда?

– Чего? – Он подошел, сел рядом и взял ее руку. – Что ты сильна, полна жизни и искришься, как бриллиант…

Флер отдернула руку.

– И так же тверда?