Форсайты - Зулейка Доусон (1994)

Флер медленно сняла шляпу и перчатки и под взглядами смуглых гогеновских женщин, никогда не имевших подобных предметов одежды, положила их на стоявший в холле старинный сундук. Приглаживая волосы перед зеркалом в черепаховой оправе, Флер видела через плечо, как смуглянки лениво тянутся за доступными плодами островной жизни. А почему бы и нет: их мир был прост, в нем существовало лишь повелительное наклонение: «смотри, тянись, хватай, владей, держи крепко», сослагательное было им неведомо. Она тоже потянулась, и не один раз, а дважды, и схватила… тень, а не нечто ощутимое! Ладно, неважно – теперь она тоже может целый час ничего не делать и ни о чем не думать! Интересно, каков будет следующий маневр аргентинца и как она должна реагировать на него, вяло подумала Флер, входя в гостиную.

– Я хотел сказать, что я в полном вашем распоряжении, – сказал Баррантес, как только Флер переступила порог и он увидел, что она одна. Он стоял у окна, и на его выразительное и печальное лицо вдруг упал, красиво осветив, солнечный луч. Казалось, что он шагнул в эту выдержанную в строго современном стиле комнату прямо с запрестольного образа работы Эль Греко. – Если я могу что-то для вас сделать, вам достаточно сказать мне.

Флер смотрела на него, ничего не понимая, с холодным выражением лица – защита против его крадущегося всепроникающего очарования. Он неудачно выбрал день, чтобы покорить ее сердце своей угодливостью.

– И прошу вас принять мои глубокие соболезнования… – прибавил он, – они идут от самого сердца…

Соболезнования? По какому поводу? Ведь никто же не умер.

– Ваши соболезнования? – повторила она. – Но по поводу чего?

– О, Madre de Dios![27] – сказал он тихо, отведя в сторону глаза, потемневшие и обеспокоенные. – Вы не слышали?

– Что я не слышала? Скажите мне, пожалуйста.

– Это было в утренней газете. Я думал…

– Скажите мне!

– Ваш троюродный брат Джон Форсайт…

– Нет!!! – Это слово она прошептала – прокричало его ее сердце.

– …умерла его жена. Энн Форсайт умерла в воскресенье.

Энн Форсайт умерла в воскресенье. Эти простые, ничем не прикрашенные слова беспорядочно забились у нее в голове, точь-в-точь как испуганные кем-то курицы в курятнике, когда они, отчаянно гомоня, начинают метаться, сшибаясь на лету и порождая все большее смятение среди остальных его обитателей.

– …я не представлял себе, что вы можете не знать, – сказал он, когда она опустилась на диван. Сделала она это непроизвольно; к дивану подвел ее Баррантес. Теперь он сидел рядом, как-то боком, одним коленом чуть не касаясь ковра, – как всегда, воплощенная почтительность.

– Я не… Я не знала. – Флер уже полностью овладела собой, осознав, что известие это не способно затронуть ни ее сердца, ни чувств. Однако мысль судорожно работала.

Пока этот человек сидит рядом, бесполезно пытаться определить, какое значение может иметь это событие, – а то, что для нее значение оно иметь будет, можно было не сомневаться. Она должна остаться в одиночестве и подумать.

– Простите меня, – сказал он мягко.

По его проницательному взгляду – тяжелые веки и густые пушистые ресницы приподнялись немного, открыв большие темные глаза, – она поняла, что допустила промах, так ответив ему. Известие явно потрясло ее – что уж тут притворяться, он умел видеть больше, чем ему показывали, но как объяснить ему то, что она ничего не знала.

– Благодарю вас. За себя и за своего кузена. Наши семьи встречаются не часто, но я знаю, он тяжело воспримет эту потерю.

Еще одна ложь, граничащая с правдой, – да, она, конечно, жалеет Джона, и ему, конечно, тяжело, – что же касается потери…

– Не смогу ли я чем-нибудь?..