– Да, государь, понимаю, прошептала королева.

– Вы будете на этом бале?

– Да.

– С наконечниками?

– Да.

Бледность королевы увеличилась, если только это было возможно; король заметил это и наслаждался ею с той холодной жестокостью, которая была самой дурной чертой его характера.

– Итак, это решено, сказал король. – Вот все, что хотел вам сказать.

– А в какой день будет этот бал? спросила Анна Австрийская.

И Людовик XIII бессознательно чувствовал, что не должен отвечать на этот вопрос, потому что королева произнесла его почти умирающим голосом.

– Очень скоро, сказал он, но я не помню хорошенько которого числа, я спрошу у кардинала.

– Так это кардинал уведомил вас об этом празднике? вскричала королева.

– Да, отвечал удивленный король. – Но к чему вы об этом спрашиваете?

– Это он советовал вам предложить мне быть с наконечниками?

– То есть…

– Это он, государь, это он!

– Хорошо, не все ли равно, – он, или я? Разве в этом приглашении есть что-нибудь преступное?

– Нет, государь.

– Так вы будете?

– Да, государь.

– Хорошо, сказал король, уходя; – хорошо, я буду надеяться.

Королева сделала реверанс, не столько из вежливости, сколько потому, что колена подгибались под ней.

Король ушел очень довольный.

– Я погибла, шептала королева, – я погибла, потому что кардинал знает все и подстрекает короля, который еще ничего не знает, но скоро также узнает все. Я погибла! Боже мой! – Она встала на колени на подушку и молилась, поддерживая голову дрожащими руками.

Действительно ее положение было ужасно. Бокингем уехал в Лондон, г-жа де-Шеврёз была в Туре. Окруженная надзором сильнее, чем когда-нибудь, королева чувствовала, что одна из ее женщин изменяла ей, но не знала, которая.

Ла-Порт не мог оставить Лувра; у нее не было ни одной души, которой бы она могла довериться.

Итак, видя угрожавшее несчастие и чувствуя себя всеми оставленною, она начала рыдать.

– Не могу ли я чем помочь вашему величеству, сказал вдруг голос, полный приятности и участия.

Королева быстро обернулась, потому что по выражению голоса нельзя было не узнать в нем голоса друга.

И точно, в одной из дверей комнаты королевы показалась хорошенькая г-жа Бонасиё: она убирала в кабинете платье и белье в то время, когда вошел король; ей нельзя было выйти, и потому она слышала все.

Королева пронзительно вскрикнула, увидев, что к ней так неожиданно вошли, потому что будучи встревожена, она не вдруг узнала женщину, данную ла-Портом.

– Не бойтесь ничего, государыня, сказала Бонасиё, выражая жестами и слезами участие в тоске королевы; я предана вашему величеству телом и душой, и как ни велико расстояние между нами, как ни мало я здесь значу, я, кажется, нашла средство выручить ваше величество из беды.

– Вы! о, небо! вскричала королева. – Посмотрите-ка на меня хорошенько; все изменяют мне. Могу ли я вам довериться?

– О, государыня, вскричала женщина, падая на колени, клянусь вам, что я готова умереть за ваше величество.

Это восклицание было сделано из глубины души и потому в справедливости его нельзя было сомневаться.

– Да, продолжала Бонасиё, – здесь есть изменники, но клянусь вам именем Пресвятой Богородицы, что никто не предан вашему величества так, как я, Эти наконечники, которые король желает на вас видеть, отданы вами герцогу Бокингему, не так ли? Они были уложены в шкатулке розового дерева, если я не ошибаюсь? Не так ли это было?

– О, Боже мой, Боже мой, шептала королева, и зубы ее скрежетали от ужаса.

– Да, продолжала Бонасиё, – эти наконечники нужно достать.

– Без сомнения нужно, сказала королева; – но что сделать, чтобы достигнуть этого?

– Нужно послать кого-нибудь к герцогу.

– Но кого?… кого?… кому я могу доверить?

– Доверьте мне, государыня; сделайте мне эту честь, королева, и я найду, кого послать.