Невезуха - Хмелевская Иоанна (2003)

Вот тебе и на! Все это было так противно, что я даже выбросила из памяти конкретную дату. Ну, помнила так, более или менее...

— Вам нужно точно? — неуверенно спросила я. — Мне придется покопаться в старых календарях.

— А приблизительно?

— Года четыре тому назад. Сейчас у нас что — конец июня? А это была Пасха. Значит, четыре года и примерно два или три месяца, в зависимости от того, когда тогда была Пасха, сейчас я просто не вспомню.

— А позже? В последнее время?

— Нет. Пан Доминик избегал меня, а я — его, поэтому нам легко удавалось обходиться без каких-либо контактов.

— Но раньше это было довольно близкое знакомство?

Ушки у моей родни торчком стояли на макушках. Я задумалась, вывалить ли всю правду при них или же хоть чуть-чуть сохранить лицо.

Не приняв никакого решения, стала балансировать на грани умеренной правды:

— Да. Близкое. Весьма близкое.

— И вы его так внезапно оборвали, как раз на Пасху четыре года назад?

— Видите ли, об этом можно долго говорить, хотя Пасха тут ни при чем. Мы не руководствовались религиозными соображениями.

Просто в какой-то момент, после семи лет связи, мы оба пришли к выводу, что продолжать нет никакого смысла, и расстались — раз и навсегда.

Он — сам по себе, я — сама по себе. И привет.

— Но вы, без сомнения, могли бы что-то рассказать о господине Доминике?

— Конечно, могла бы, причем чертовски много. Но не сомневайтесь, делать я этого не стану. Должна же быть у человека хоть какая-то порядочность, даже если это человек женского пола. Меня воспитывали на понятиях рыцарской чести и прочих глупостях, поэтому считайте, что я лишилась памяти, впала в идиотизм и ничего не знаю. О господине Доминике лучше расспросите его самого.

— Это несколько затруднительно, — вздохнул майор. — Спиритические сеансы не пользуются в полиции большой популярностью.

— Что?

— Я говорю, что спиритические сеансы в полиции не практикуют...

— Не понимаю, о чем вы толкуете, — раздраженно произнесла я. — Вы что, хотите сказать, что Доминик на том свете? Он что — умер?

— Именно это я и хочу сказать. Пан Доминик мертв.

От изумления я потеряла дар речи. Смерть и Доминик представлялись абсолютно несовместимыми вещами — он всегда был здоров как бык, берег себя с осторожностью недоверчивого кота, вел самый правильный образ жизни, был далек от ипохондрии, прислушивался к своему организму, словно к дорогому и чуткому хронометру, и казался абсолютно несокрушимым. Каким это чудом он мог оказаться мертвым?

— Это невозможно, — сказала я, пребывая в легком остолбенении. — Почему? Что с ним случилось?! А вы убеждены, что он мертв? Я не верю.

— К сожалению, это факт. Пан Доминик мертв.

— И все равно не верю. Как, черт возьми, он мог умереть? У него было идеальное здоровье, ездил он всегда осторожно, избегал всяческого риска... От чего он умер?

— Его убили. В его собственном доме в Лесной Тишине, как раз тогда, когда вы там находились.

Я расстроилась, но это было не самое благородное чувство — полное скорее злости, чем жалости, к тому же с привкусом скандальности.

С ума он, что ли, сошел, всегда так невероятно остерегался, даже цунами боялся, такой предусмотрительный, такой осторожный — и позволил себя убить?! Не иначе как его прикончили из пушки, из дальнобойного орудия или авиабомбой... Видно, достал он кого-то сверх всякой меры!

— Ни в какой Лесной Тишине я не находилась и вообще не знаю, где это, — рассеянно сказала я, занятая своими мыслями. — Интересно, кто же это его кокнул и как?

— По моему мнению, будет лучше, если ты сразу признаешься, — ледяным тоном посоветовала бабуля. — А если проявишь раскаяние, то, думаю, суд примет твое раскаяние как смягчающее обстоятельство.

— Девочка моя, ты действительно убила того пана? — озабоченно спросил дядя Филипп.