Великолепная Софи - Джорджетт Хейер (1950)

Но леди Омберсли, обнаружив, что у Амабель учащен пульс, была так поглощена страдалицей, что не обращала больше ни на кого внимания. Зная о том, какие слабые нервы у ее родительницы, Сесилия решила не усугублять ее тревог. Она лишь сказала, что письмо из Лейси-Мэнор заставило Софи поспешить в Сюррей, но так как она считает, что ее кузине будет неприятно оставаться в пустынном доме в одиночку, она поедет туда, чтобы или составить ей компанию, или убедить ее вернуться в Лондон. А когда леди Омберсли выразила некоторое удивление, Сесилия призналась, что Софи поссорилась с Чарльзом. Это расстроило, но едва ли удивило леди Омберсли. Она слишком хорошо знала острый язык своего сына! Она ни за что не допустила бы подобного и сама бы поехала за Софи, если бы Амабель было получше. Ей не понравилось то, что ее дочь поедет одна, но услышав о решении мисс Рекстон сопровождать ее, она успокоилась и позволила Сесилии ехать.

Тем временем мисс Рекстон писала в библиотеке. Она не смогла устоять перед искушением сообщить обо всем не только своей маме, но и своему жениху. Пусть, наконец, Чарльз узнает о нравственной низости своей кузины и о ее собственном великодушии! Она вручила обе записки Дассету с приказанием немедленно доставить их адресатам и была готова сесть в дорожную карету Омберсли со счастливым сознанием выполненного долга. И даже раздражение Сесилии не могло поколебать ее самодовольства. Никогда еще Сесилия так не выходила из себя! Она односложно отвечала на пространные рассуждения своей спутницы о морали и даже была столь черствой, что, когда пошел дождь, наотрез отказалась откинуть в экипаже третье сиденье, чтобы туда сел лорд Бромфорд, и тот несчастно трясся позади, подняв воротник пальто и изобразив на лице сильное страдание. Мисс Рекстон заметила, что приличия требуют пригласить лорда Бромфорда наслаждаться комфортом экипажа, пока кто-нибудь из лакеев будет вести его лошадь в поводу, но все, что на это ответила Сесилия, сводилось к пожеланию лорду Бромфорду подхватить воспаление легких и умереть.

Прошло не больше часа, как появление у дверей дома второй за этот день почтовой кареты привело Дассета в настолько сильное замешательство, насколько вообще событие подобного рода может смутить человека его достоинства и опыта. Этот наемный экипаж, до осей забрызганный грязью, тянули четыре взмыленные лошади. Целая груда сундуков и чемоданов была пристегнута на крыше и сзади кареты. Первым из экипажа выпрыгнул одетый в темное человек и взбежал по ступеням дома Омберсли к звонку. Когда один из лакеев открыл дверь, и Дассет встал на пороге, готовясь принять гостя, из кареты лениво спустился крупный господин и, бросив пару гиней почтальонам и перекинувшись с ними шуткой, неторопливо поднялся по ступеням к двери.

Дассет, который впоследствии признался экономке, что был абсолютно не в себе, смог лишь, запинаясь, пробормотать:

– Д-добрый вечер, сэр! Мы… мы не ждали вас, сэр!

– Я и сам не ожидал от себя, – сказал сэр Горас, стягивая перчатки. – Чертовски приятное путешествие! Ровно два месяца в море! Велите вашим людям перенести весь этот хлам в дом! Как поживает ее светлость?

Дассет, помогая ему освободиться от широкого пальто, ответил, что ее светлость настолько хорошо себя чувствует, насколько можно надеяться.

– Это хорошо! – сказал сэр Горас, подойдя к огромному зеркалу и одним-двумя искусными касаниями поправив галстук. – А как моя дочь?

– Я… мне кажется, мисс Софи наслаждается отличным здоровьем, сэр!

– Впрочем, как и всегда. Где она?

– С сожалением сообщаю вам, сэр, что мисс Софи уехала из города, – ответил Дассет, который предпочел бы обсуждать загадочность исчезновения Софи с кем-нибудь другим.

– О? Ладно, я пойду к ее светлости, – сказал сэр Горас, демонстрируя неестественную, по мнению дворецкого, незаинтересованность в вопросе о местонахождении своей единственной дочери.