Моя сумасшедшая - Светлана Климова, Андрей Климов (2010)

Скандал тут же замяли: Михася Лохматого, пьяного до икоты поэта, чья-то крепкая рука выдернула из первого ряда и, зажав рот, втащила за спины плотно обступивших могилу людей. Там стояли те, кого она хорошо знала, – тесная кучка, и с ними Казимир Валер, художник. Она не могла не узнать эту худощавую сутулую спину, прямые плечи, длинные легкие волосы, хрипловатый, полный насмешки голос. Руки его летали – как всегда, когда он был нетрезв… Впрочем, Казимира она видела трезвым всего однажды – это было… задолго до Балия.

Муж, будто прислушиваясь к этим мыслям, наклонился к ее уху и негромко произнес:

– Еще пара выступающих, и кончено. Ты как? Не устала?

– Нет.

– Я тебя отвезу.

– Мне нужно повидать родителей. И еще я хотела бы подойти к близким Хорунжего… попозже.

– Только тебя там и не хватало, – Вячеслав Карлович выпрямился. – Не валяй дурака, Юлия. На твоем месте я бы… Как долго они говорят, будто покойнику не все равно… Ладно, поступай как знаешь…

Она чувствовала, что должна подойти к Олесе. Именно сейчас.

Балий, не дожидаясь конца, уехал. И слава Богу. Теперь она могла хотя бы положить цветы на могильный холм. Гроб опустили, комья глины застучали по крышке под фальшивые вскрики оркестра. Провожающие еще плотнее сгрудились у того места, где теперь предстояло вечно спать Петру Хорунжему.

Прижимая букет к груди, Юлия пошла было туда, но внезапно столкнулась с Казимиром Валером. Тот, слегка пошатываясь, выбирался из толпы вместе с женой. Женщина держала его за руку. Сердце Юлии мучительно сжалось. Художник хмуро кивнул, она уступила дорогу и ахнула от неожиданности – кто-то крепко сжал ее локоть. Рядом стоял Филиппенко.

– Юля, – произнес он, – здравствуйте. Я неважно вел себя накануне. Нервы. Вот – хочу повиниться.

– Пустяки, – она поискала глазами Олесю Клименко. – Вы сказали самое главное, Андрей Любомирович. Он действительно был хорошим человеком…

– Да, сегодня всем нам нелегко… Вас подвезти? Мы с Вероникой…

– Спасибо, не стоит.

– Ну что ж… я на дачу. Не забывайте нас, заглядывайте.

– Всего доброго, – она рассеянно кивнула, а затем все-таки пошла к могиле. И внезапно почувствовала себя абсолютно никому не нужной. Ни здесь, ни где-либо еще.

Тем временем, затерявшись в толпе, с нее не спускал глаз мужчина среднего роста и ничем не выделяющейся внешности, одетый в темно-серый, самого рядового покроя костюм. Особых примет у него не имелось, за исключением левой руки. На ней не хватало трех пальцев, поэтому мужчине приходилось носить перчатки, а чаще держать руки в карманах. Фамилия его была Ягодный. Светлая двухдневная щетина покрывала слегка одутловатое, замкнутое и сосредоточенное лицо мужчины.

Он проследил за тем, как жена Вячеслава Карловича положила цветы в общую груду, отметив, что при этом она перекрестилась. Затем немного постояла в раздумье, глядя на кучку родственников покойного, и направилась к главному выходу.

Мужчина надел кепку и последовал за ней. Кладбище начало пустеть.

Юлия сразу поняла: ей не дождаться, чтобы Олеся осталась одна. Люди шли вереницей, что-то говорили, и многие так и оставались рядом с ней и Тамарой. Даже Шуст вертелся там же – Тамара резко и нервно что-то доказывала, и тот с пониманием кивал. Рядом неприкаянно бродил горбун Иосиф Гаркуша. Лицо калеки – Юлия всегда поражалась тонкости его черт – было заплакано. Еще в незапамятные времена Гаркуша был клиентом ее отца – кажется, его обвиняли в растрате каких-то казенных денег, но в конечном счете оправдали. Теперь он приобрел известность по другой причине – как самый влиятельный литературный критик в республике. Казнил и миловал. Олеся рассказывала, что ее отчим регулярно получал от горбуна бессвязные, чуть ли не любовные письма, но два года назад они прекратились, как прекратились в журналах и статьи за подписью Гаркуши о творчестве Хорунжего. Его сменил Шуст – тот пощады не знал.