Друзья и возлюбленные - Джером К. Джером (2013)

— Да ладно, ты и так у меня почти живешь.

К горлу Софи подкатил ком, и она крепко прикусила голубые бусы на кожаном шнурке. Как же мерзко иногда бывает принимать, а не давать! Мерзко и унизительно.

— А вообще…

Гас прикурил и глубоко, старательно затянулся. Резко выдохнув, он сквозь дым посмотрел на Софи. Ему ужасно хотелось, чтобы она пошла к нему в гости.

— Чего?

— А вообще, — Софи выплюнула бусы, — мне давно пора навестить бабушку.

— Зачем? — расстроился Гас.

— Тебе не понять.

Софи сняла резинку с темных, не слишком густых волос, потрясла их и собрала обратно.

— Довольно сложная разновидность гордости.

— Хочешь, угощу содовой с мороженым? — предложил он.

— В другой раз.

Гас изумленно посмотрел на нее.

— Ты что, плачешь?

— Нет! — закричала Софи.

Гас снова взглянул на Хай-Плейс. Это место совершенно не годилось для Софи. Ей была по душе школа или старый чудной отель, в котором жила семья Гаса. Ему и самому здесь не нравилось: уж очень много неписаных правил, которые легко нарушить. Он пожал плечами:

— Ну, дело твое.

— Пока.

Гас напоследок окинул ее взглядом: ямочка у основания шеи, лифчик слегка просвечивает сквозь рубашку, голубые бусы.

— Пока, — сказал он.

Софи решительно зашагала прочь. Когда Гас скрылся из виду, она прижалась спиной к каменной стене, покрытой шершавым лишайником цвета охры. Уиттингборн почти весь построили из этого камня, а у самых старых домов из него даже крыши под пухлыми перинами заячьей капусты. В XIX веке, разумеется, не обошлось без красного и желтого кирпича, а в XX город отметился унылыми бетонными складами и торговыми центрами, однако по большей части Уиттингборн был из камня. Здесь родились Софи и ее мама. Здесь родились Гас и его братья. Отец Гаса переехал в Уиттингборн в три года. Он учился в школе для мальчиков, а мама Софи — в школе для девочек. Они познакомились на совместной постановке «Ноя» по пьесе Андре Обея, где мама Софи играла жену Ноя, а отец Гаса — Хама (лицо ему выкрасили горелой пробкой). Тогда, в 1964-м, Джине Ситчелл и Лоренсу Вуду было по шестнадцать лет. Джина выступала в платье, сшитом матерью, а Лоренс в нелепом парике из черной шерсти. Тому имелось подтверждение — фотография, с которой мама спокойно смотрела на дочь. Лицо у нее было такое же, как у Софи, только красивее, а для шестидесятых и вовсе идеальное: большие глаза, большой рот и пушистая челка.

«Для спектакля я приклеила себе накладные ресницы, — рассказывала Джина Софи, — и подрисовала карандашом нижние. Получилось очень мило: как будто я все время чем-то удивлена».

Софи почти не красилась. Фергус часто давал понять, что ему это не нравится, а она отвечала, что не умеет пользоваться косметикой. «Я не знаю, как это слушать», — говорила она про современную музыку, или: «Я не знаю, как это воспринимать» — о надуманном современном искусстве. Отец хвалил ее за честность. Прижимаясь к теплой шершавой стене, Софи на секунду задумалась о честности. С Гасом она нисколько не честна. Ей следовало признаться: «Я бы с радостью пошла к тебе домой, да и вообще все бы отдала, лишь бы жить твоей жизнью». Так нет же, она солгала, что должна навестить бабушку, как будто ей это интереснее.

Софи оторвалась от стены и расправила плечи. Человек, смотревший на нее из окна напротив, подумал, что, несмотря на худобу и высокий рост, в ней есть какое-то очарование. Быть может, дело в изящной шее.

Ви Ситчелл жила в маленьком домике нового квартала для пенсионеров, в середине которого располагался двор, засаженный французскими бархатцами и алым шалфеем. Войти в квартал можно было через ворота в каменной стене; те крепко запирали на ночь — еще до того, как закрывались местные пабы. Ви то и дело ворчала по этому поводу. Не то чтобы она часто оставалась в пабах до самого закрытия, просто ей хотелось иметь такую возможность — на всякий случай.