Капут - Курцио Малапарте (1944)

Мы вышли из леса, пересекли лужок и, следуя за Дитлем, вошли в небольшой деревянный дом. Мне показалось, что я переступил порог милого домика в горах Баварии. В камине с треском пылали еловые дрова, приятный запах смолы расходился в теплом воздухе. Мы принялись пить, крича хором «Nuha!» и всякий раз по сигналу Дитля и Менша поднимая бокалы. Пока остальные с пуукко и ножами Alpenjäger в руках наблюдали, как Менш и де Фокса изображали заключительные моменты корриды (Менш был быком, де Фокса – торреро), генерал Дитль сделал знак Фридриху и мне следовать за ним, мы вышли из зала и вошли в его кабинет. В углу у стены стояла полевая койка. На полу лежали шкуры полярного волка, на полевой койке вместо покрывала – великолепная шкура белого медведя. Пришпиленные стальными кнопками, на стенах висели многочисленные фотографии с горными пейзажами: там были виды Торри-дель-Вайолет, Мармолады, Тофаны, виды Тироля, Баварии, Кадоры. На столе у окна в кожаной рамке стояла фотография женщины с тремя девочками и одним мальчиком. Женщина выглядела изящной и безыскусной. Из соседней комнаты доносился резкий голос генерала Менша, сопровождавшийся взрывами смеха, дикими воплями, хлопаньем ладош и шарканьем ног. От голоса Менша звенели оконные стекла и стоящие на камине оловянные бокалы.

– Пусть парни развлекутся немного, – говорит Дитль, растянувшись на койке.

Генерал обращает к окну взгляд, взгляд северного оленя, обреченный и унылый, – и у него тоже этот непостижимый звериный взгляд, каким смотрят глаза мертвого человека. Белое солнце падает сбоку на деревья, на казармы Alpenjäger, выстроившиеся вдоль лесной опушки, на деревянные офицерские домики. С реки доносятся голоса и смех купающихся. Гиммлер, розовый живот Гиммлера. Птица кричит на ветвях сосны. Дитль закрыл глаза, он спит. Сидящий в накрытом волчьими шкурами кресле Фридрих тоже закрыл глаза и спит, откинув руку, его другая рука лежит на груди – маленькая, белая, детская рука. Хорошо быть мертвым. Далекий рокот моторов повисает в серебристой зелени березовой рощи. Далеким пчелиным гулом гудит в высоком, прозрачном небе самолет. В соседней комнате продолжается оргия с дикими криками, со звоном разбитых бокалов, с хриплыми голосами и буйным детским смехом. Я склоняюсь над Дитлем, победителем Нарвика, героем немецкой войны и немецкого народа. Он тоже Зигфрид и вместе с тем он – кот, герой и вместе с тем – koppâroth, жертва, kaputt. Хорошо быть мертвым.

Из соседней комнаты сквозь шум ссоры прорывается высокий голос Менша и низкий – де Фокса. Я выглядываю за порог. Менш стоит перед бледным и потным де Фокса. У обоих в руках бокалы, у окружающих их офицеров – тоже.

Генерал Менш говорит:

– Выпьем за здоровье сражающихся за свободу Европы. Выпьем за Германию, Италию, Финляндию, Румынию, Венгрию…

– …Хорватию, Болгарию, Словакию… – подсказывают остальные.

– …Хорватию, Болгарию, Словакию… – повторяет Менш.

– …Японию…

– …Японию… – поторяет Менш.

– …Испанию… – говорит граф де Фокса, посол Испании в Финляндии.

– Нет, за Испанию – нет! – кричит Менш.

Де Фокса медленно опускает бокал. Его лоб блестит от пота.

– …Испанию… – повторяет де Фокса.

– Nein, nein, Spanien, nicht! – кричит генерал Менш.

– Испанская «Голубая дивизия», – говорит де Фокса, – сражается на Ленинградском фронте вместе с немецкими войсками.

– Nein, Spanien, nicht! – кричит Менш.

Все смотрят на стоящего перед генералом бледного и решительного де Фокса, испанец смотрит на Менша с гордостью и гневом.

– Si vous ne buvez pas à la santé de l’Espagne, – говорит де Фокса, – je crierai merde pour l’Allemagne[401].

– Nein! – кричит Менш. – Spanien nicht!

– Merde pоur l’Allemagne![402] – кричит де Фокса, поднимает бокал и смотрит на меня сверкающим взглядом триумфатора.

– Браво де Фокса, – говорю я, – ты победил.

– Vive l’Espagne, merde pour l’Allemagne!