Капут - Курцио Малапарте (1944)

Кейт смешивал в хрустальных бокалах красное бургундское «Вольнэ», насыщенное и теплое, с белым шампанским «Мумм». Он готовил «Türkischblut», «Кровь турка», традиционный напиток немецких охотников после отстрела в лесах.

– Так, значит, – сказал Франк, повернувшись ко мне с видом искреннего неудовольствия, – у еврейских детей есть крылья? Если вы это расскажете в Италии, итальянцы вам поверят. Так вот и рождаются легенды. Если верить английским и американским газетам, можно подумать, что немцы в Польше ничем другим не занимаются, как только убивают евреев с утра и до вечера. И все же вы после месячного пребывания в Польше не можете утверждать, что видели, как немец тронул хоть одного еврея. Погромы – это легенда, как и крылья еврейских детей. Пейте спокойно, – сказал он, поднимая богемский бокал с «Кровью турка», – пейте и не бойтесь, mein lieber Малапарте, это не еврейская кровь. Prosit![93] – Prosit! – сказал я, поднял бокал и принялся рассказывать о деяниях, случившихся в благородном молдавском городе Яссы, что на границе России с Румынией.

VI

Крысы в городе Яссы

Я толкнул дверь и вошел. Пустой дом, видно, был брошен в спешке. На окнах порванные занавески, обрывки бумаг разбросаны по комнатам. Просторная спальня с большим круглым столом посередине под латунной люстрой, вокруг стола несколько стульев. Из распоротого матраса вывалились гусиные перья, от первого моего шага облако пуха взлетело с пола, перья стали липнуть к потному лицу. Ящики комодов открыты, на полу одежда и бумаги. Я повернул выключатель, хорошо еще был свет. На кухне солома и осколки разбитой посуды. На плите кастрюли и сковородки вперемешку. В углу догнивала куча картофеля. Запах грязи и гнилой пищи отравлял воздух.

Конечно, не дворец, но в молдавском городе Яссы в конце июня 1941-го (первые дни немецкой войны против Советской России) и нельзя было найти ничего лучше этого домика в глубине большого заброшенного сада, как раз в начале улицы Лэпушняну рядом с Жокей-клубом и кафе-рестораном «Корсо», хотя сад, как выяснилось позже, оказался старым православным кладбищем.

Я распахнул окна и принялся за уборку. Смертельно усталый, на первый случай я ограничился только спальней. La dracu, к черту все остальное, la dracu войну, la dracu Молдавию, la dracu Яссы, la dracu все ясские дома. Я расстелил на кровати два моих одеяла, повесил на стену карабин винчестера, полевой электрический фонарь «Контакс» и фотографию моей собаки, моего бедного Феба. Тем временем стемнело, и я включил свет. Два выстрела прогрохотали в ночи, пули пробили оконные стекла и врезались в потолок. Я погасил свет и подошел к окну. Солдатский патруль стоял посреди кладбища напротив дома; я не мог разобрать, немцы то были или румыны.

– Lumìna![94] Lumìna! – прокричали голоса.

Румыны.

– La dracu! К черту! – крикнул я.

В ответ еще один выстрел просвистел над ухом. Несколькими днями раньше в Бухаресте по моим окнам в «Атене Паласе» тоже стреляли прямо с площади. У полиции и солдат был приказ стрелять в каждое окно, откуда пробивается хоть луч света.

– Noapte buna, – крикнул я.

– Noapte buna, – ответили солдаты, удаляясь.

Я поискал на ощупь граммофон, замеченный на столике, из кучи валявшихся в ящике пластинок выбрал наугад одну, проверил пальцем иглу, покрутил ручку и поставил иглу на край пластинки. Это была румынская народная песня в исполнении Кивы Питзигой. Голос Кивы запел в темноте, нежный и хриплый:

Ce-ai in gusa, Marioara,

Ce-ai in gusa, Marioara…[95]