Флэшмен на острие удара - Джордж Макдоналд Фрейзер (1973)

Висящий издал резкий крик, когда его тело всем весом натянуло цепи. Он висел и стонал. И тут я, сам не отдавая себе отчета, подполз под него, подставив под болтающееся тулово свою согбенную спину. Лицо, искаженное болью, оказалось рядом с моим.

— Боже… спасибо! — выдохнул он. — Мои члены горят огнем! Но еще недолго… недолга… если Аллах милостив, — голос его опустился до свистящего шепота. — Ты — русский?

— Нет, — отвечаю я. — Англичанин, пленник русских.

— Ты говоришь… на нашем языке?

— Да. Только не дергайся, черт побери, а то соскользнешь!

Подвешенный снова застонал. Вес в нем был адский. Потом он говорит:

— Пути… провидения… неисповедимы. Англичанин… здесь. Мужайся, чужеземец… быть может… тебе повезло больше… чем кажется.

Я ни в малейшей степени не разделял его убеждения: оказаться в вонючей темнице вместе с черномазым азиатом, который вот-вот сломает тебе спину. На самом деле я даже жалел об импульсе, заставившем меня поддерживать его — да на что он мне сдался, если на то пошло, чтобы ради него корячиться? Но когда попадаешь в переплет, лучше не спеши настраивать против себя товарищей по несчастью, по крайней мере, пока не разберешься, что к чему. Поэтому я, отдуваясь и негодуя, продолжал оставаться на месте.

— Кто… ты?

— Флэшмен. Полковник британской армии.

— Меня… зовут Якуб-бек [XXXVI*], — прошептал повешенный, и даже сквозь боль в голосе его слышалась гордость. — Куш-беги… хана Коканда и хранитель… Белой Мечети. Ты… мой гость… посланный мне… небом. Прикоснись… к моим коленям… к моей груди… прикоснись… к чему хочешь.

Я узнал традиционное среди народов гор приветствие, исполнить которое в данных обстоятельствах было не слишком-то сподручно.

— Пока я могу прикоснуться только к твоей заднице, — говорю я и чувствую, как он затрясся.

Бог мой, этот человек, с вывороченными руками и ногами еще мог смеяться!

— Это… хороший ответ, — говорит он. — Ты… как таджик. Мы смеемся… когда трудно. Теперь скажу тебе… англичанин: когда я выйду отсюда… ты пойдешь со мной.

Я, естественно, решил, что он бредит. Тут другой малый, который свалился, застонал и сел, озираясь.

— О, Аллах, как я слаб, — произнес он. — Якуб, сын мой и брат, прости меня. Я, как старая баба, страдающая водянкой, колени мои подгибаются.

Якуб-бек развернул лицо ко мне, и, как вы можете себе представить, слова его перемежались короткими стонами боли.

— Это кряхтящее на полу древнее создание есть Иззат Кутебар [XXXVII*], — говорит он. — Бедняга обделен силами и умом; он так часто нападал на караваны русских, что в конце концов пострадал из-за своей жадности. Его заставили «плыть над землей», как сейчас плыву я, и ему бы пришлось висеть так, пока не сгниет — и на здоровье — если бы я не оказался столь глуп, чтобы попытаться спасти его. Я слишком близко подобрался к этому шайтанскому форту, и попался. Меня подвесили на цепях, как более важного пленника из нас двоих — ибо Кутебар есть паршивая старая развалина. Говорят, некогда он был хорошим воином. Не знаю, наверное, это было во времена Тимура!

— Аллах! — восклицает Кутебар. — Это я, что ли, сдал русским Ак-Мечеть? Я, что ли, развлекался с красавицами Бухары, когда этот зверь Перовский, поливал народ Коканда картечью? Нет, клянусь срамными волосами Рустама! Я махал своим добрым клинком, кося московитов вдоль Сырдарьи, когда этот славный военный вождь пировал со своими женами, приговаривая: «Эйвалла, как жарко! Передай-ка мне чашу, Мириам, и положи прохладную ладонь на мой лоб». Вылезай из под него, феринджи,[93] пусть себе повисит вдоволь.