Он навалился на меня, норовя укусить, от его дыхания разило чесноком. Я пытался взвести курок, когда здоровая рука противника подобралась к моему горлу. Я пинался и силился скинуть сержанта, но тот был слишком тяжел. Я врезал ему по лицу револьвером. Он выпустил мое горло и ухватил за руку. Хватка у него была, как в тисках, но я мало кому уступлю в силе, особенно в приступе страха, так что, поднатужившись, все же ухитрился наполовину сверзить его с себя. И в тот же миг надо мной возник солдат со штыком, нацеленным в мой живот.

Ничего не оставалось, как закричать и попробовать вывернуться — это и спасло мою жизнь, так как сержант, почувствовав, что я не давлю больше, с радостным криком снова навалился на меня — и в этот самый миг штык вонзился ему в спину промеж лопаток. Никогда не забуду этого налившегося кровью лица: глаза выпучены, рот распахнулся в агонии, на губах застыл сдавленный крик. Дико завопив, солдат потянул ружье, высвобождая штык; сталь выскользнула из трепыхающегося тела в тот самый миг, когда я взвел наконец курок. И не успел солдат замахнуться, как я выпалил в него из револьвера.

По счастью, застреленный упал прямо на сержанта, так что Флэши, снова лихорадочно взводящий курок, оказался укрыт кучей сраженных им врагов. Сержант умер или умирал, но делал это крайне не эстетично, перепачкав всего меня кровью. Я барахтался как мог, орудуя скованными руками, и сумел высвободиться, исключая ноги, — проклятые цепи запутались среди тел, — когда Якуб закричал:

— Скорее, англичанин! Стреляй!

Второй солдат отделался от Кутебара и старался найти свое упавшее ружье. Я выпалил по нему и промахнулся — что было несложно, уверяю вас, — солдат, пользуясь шансом, поспешил к двери. Я выпалил второй раз и попал, похоже, в бедро, так как он споткнулся и врезался в стену. Прежде чем ему удалось подняться, Кутебар бросился на него с ружьем и, издав какой-то дикий боевой клич, вонзил тому малому в грудь штык до самого упора.

В камере царил хаос: на полу три мертвых тела, истекающих кровью; в воздухе плавает пороховой дым; Кутебар потрясает ружьем, призывая Аллаха подивиться его подвигам; Якуб-бек стонет и просит нас обыскать сержанта на предмет ключей от оков, а я пересчитываю патроны в револьвере. Осталось, кстати, два.

— Дверь! — голосит Якуб. — Позаботься о ней, Иззат, а потом — ключи, во имя Аллаха! У меня все горит!

Отыскав в кармане сержанта ключ, мы освободили Якубу ноги, осторожно опустили его на пол и прислонили к стене; руки, все еще прикованные, ему пришлось задрать над головой. Стоять он не мог — у меня вызывало сомнение, что члены начнут ему подчиняться раньше, чем через неделю, — а когда мы попробовали расстегнуть наручники, ключ не подошел. Пока Иззат, гневно пыхтя, обыскивал одежду трупа, я следил за дверью. Звуки отдаленной схватки не стихали, и мне пришло в голову, что нам недолго придется ждать новых русских гостей. А позицию нашу, пока не удалось совершенно освободить Якуб-бека, трудно было назвать выгодной. Кутебар забросил поиски и решил попытаться перебить цепь ударами приклада.

— Бей сильнее, слабак! — подбадривал его Якуб. — Или ты растратил все свои силы на то, чтобы прикончить раненого русского?

— Разве я кузнец? — говорит Кутебар. — Или, клянусь семью прудами Иблиса, у меня железные зубы? Я спас тебе жизнь — в очередной раз — а все, на что ты способен — это ныть. Пока ты тут уютно покачивался, мы с феринджи были заняты делом — о, Аллах, какое дурацкое это занятие!

— Хватит! — кричит Якуб. — Смотри за дверью!

Послышались топот и возгласы; Кутебар расположился рядом со мной, взяв ружье со штыком наизготовку, я же взвел револьвер. Шаги стихли, и раздался голос:

— Якуб-бек?

Кутебар воздел руки и издал радостный клич:

— Иншалла! Все-таки и китайцы кой на что сгодятся! Входите, щенки, полюбуйтесь на кровавый урожай, собранный Кутебаром!