Флэшмен на острие удара - Джордж Макдоналд Фрейзер (1973)

Я посмотрел туда же и сердце у меня екнуло. Наша кавалерия сместилась теперь влево, к севастопольскому концу равнины, но справа, у захваченных редутов, весь склон высот пришел в движение, как живой. Прямо на наших глазах поток этот обернулся неисчислимой массой конницы — русской конницы, — неспешно спускающейся в нашем направлении. Мне потом говорили, что там было только четыре эскадрона, но выглядели они, как добрые четыре бригады: синие и серые мундиры, сабли наголо, готовые вот-вот ринуться вниз по склону с высот к нашим позициям.

Было ясно как день куда и зачем они направляются, и будь у меня крылья, я в ту минуту уже летел бы к морю, как чертова чайка. Прямо позади нас лежала открытая дорога на Балаклаву. Наша кавалерия вышла из игры, отойдя слишком далеко влево. Между русской ордой и базой в Балаклаве — центром снабжения всей английской армии — не было никого, кроме нескольких сотен горцев Кэмпбелла, шайки турок на фланге и Флэши, распираемого газами и нестерпимым ужасом.

Кэмпбелл на мгновение замер, на его высеченном из гранита лице не дрогнул ни единый мускул; потом разгладил свои обвислые усы и выкрикнул команду. Ряды разомкнулись, перестроились и сомкнулись снова, и теперь поперек хребта стояли две шеренги гайлендеров, занимая около фарлонга[34] от края до края и спустившись на ярд вниз по обращенной к морю стороне склона. Кэмпбелл прошелся взглядом от места, где мы стояли, до оконечности строя, побуждая офицеров подравнять линию. Пока те выполняли приказ, с дальнего фланга до нас донеслись дикие вопли — это были турки. Утратив дисциплину при виде неудержимого натиска русских, они покинули позиции и, бросая оружие, со всех ног ринулись по дороге, ведущей к морю.

— Дерьмо, — говорит Кэмпбелл.

Я глядел вслед туркам, и вдруг заметил всадника, обогнувшего их стыла, направившегося сначала к нам, а потом свернувшего к югу. Благодаря светлым волосам и амазонке я опознал в верховом Фанни Дюберли. Она промчалась мимо нас как заправский маленький жокей — о, эта девчонка умела сидеть на лошади!

— К черту светских дам, — проворчал Кэмпбелл. И тут, даже вопреки спазмам в желудке и нарастающему ужасу, я поймал себя на мысли, что равнина Балаклавы как никогда похожа сегодня на Роу: вот скачет Фанни Дюберли, вот гарцует Кардиган, отпуская свои «ну-ну».

Я поглядел на русских — те с грохотом мчались вниз по склону, всего в полумиле от нас. Кэмпбелл отдал новую команду, и длинная двухшереножная линия сделала, под аккомпанемент шелеста килтов и лязг оружия, несколько шагов вперед и замерла на гребне. Передняя шеренга опустилась на колено, задняя осталась стоять. Кэмпбелл не сводил глаз с русской конницы, прикидывая дистанцию.

— Девяносто третий! — гаркнул он. — Отступать отсюда некуда! Стоим здесь!

Мне такая команда не требовалась — я не мог пошевелиться, даже если бы захотел. Я только переводил взор со стены кавалеристов, перешедших теперь на галоп, на две жалкие алые шеренги: через минут их сметут, превратив в кровавое месиво копытами и ударами сабель; я понимал — это конец, и ничего нельзя поделать, только трястись и ждать. Мой взгляд остановился на ближайшем из гайлендеров первой шеренги. Это был здоровый смуглый детина; за густыми черными усами сверкают оскаленные зубы. Помню прядь его волос, упавшую на тыльную сторону сжимавшей ружье ладони. За спиной его стоял почти еще мальчишка; он с раскрытым ртом таращился на приближающиеся эскадроны. Губы его дрожали.

— Не стрелять без моей команды! — кричит Кэмпбелл и тут совершенно спокойно выходит из строя вперед, выхватывает палаш и кладет сверкающие лезвие поперек груди. «Господи, — думаю, — это же все без толку!» Земля у нас под ногами дрожала, и счетверенный строй всадников был уже не далее как в двух сотнях ярдов, заходя в атаку. Блеск сабель, крики и гиканье, море оскаленных лошадиных морд и бородатые лица над ними.