Свечи на ветру - Григорий Канович (1979)

– Я тоже еду, – выдохнул Пранас, и я даже присел от неожиданности.

– Ты… в город… когда?

У меня вдруг перехватило дыхание. Я сидел на песке и ошарашенно глядел на Пранаса, а он спокойно стоял надо мной, и его взгляд рассеянно блуждал по речной глади, отливавшей на солнце. Но я-то знал, что видит он совсем не реку, не изогнутый деревянный мост, маячивший в знойном мареве, как радуга, а тюрьму и камеру, по которой из угла в угол вышагивает его отец, столяр Стасис.

– Завтра, – гордо ответил Пранас.

– И мы, наверно, поедем завтра.

– Только помни: никто про меня не должен знать, – предупредил Пранас и распластался на песке рядом со мной.

Мы лежали рядом, и я слышал, как колотится его сердце. А может, это стучали сразу оба: и его и мое… Здесь, в прогретой тайной и солнцем тишине, этот стук был похож на щебет двух не видимых глазу птиц, одуревших от счастья.

– А где ты возьмешь деньги на билет? – вдруг забеспокоился я.

– В реке, – таинственно прошептал Пранас.

– Деньги… в реке… Ты их там спрятал?..

– Твоя бабушка покупала у моего деда рыбу?

– Покупала.

– Деньги платила?

– Платила.

– Теперь ты понял?

– Нет, – искренне сказал я.

– У меня три килограмма рыбы в садке.

– Вот оно что!

– Два леща… щука… усач и подузда… Отнесу вечером к аптекарю и получу на билет в город.

– А посылка?

– Что посылка?

– Посылка с тобой едет или с нами?

– С вами. Если она поедет со мной, мать сразу и догадается.

– А она туда свинины не положила?

– Конечно, положила. Отец очень ее любит.

– Мамку твою?

– И мамку и свинину.

– Свинину мы не повезем. Наш Бог не разрешает.

– А почему?

– Черт его знает.

Бабушка изредка посылала меня в аптеку за каплями не то для сердца, не то для печени, а может, для того и другого. Принимала их бабушка неаккуратно, иногда совсем забывала о них, но всегда помнила про свои недуги. Господин аптекарь, который спал на перине из бабушкиного пуха, то есть не из бабушкиного, а из гусиного, относился к ней с почтением и всегда на Пасху заказывал у нее гуся, терпеливо выслушивал ее бесконечные жалобы на слабое здоровье, хотя сам здоровяком не был, и брал у нее за капли на пять центов меньше, чем у других.

Нигде в местечке так благовонно не пахло, как в аптеке. Здесь жили какие-то особые запахи, терпкие и пряные, как там, за облаками, в райских кущах, о которых рассказывала бабушка. Она говорила о них с таким восторгом, словно служила в тех кущах садовницей и приехала в местечко ненадолго, на побывку.

Когда я вошел в аптеку, господин аптекарь открыл прищуренные глаза и даже не шелохнулся.

– Здравствуйте, господин аптекарь!

– Здравствуйте, господин Даниил!

Он всех называл господами, даже нищего Иакова.

– Я слышал, вы едете с бабушкой в город, – пришел мне на помощь сам аптекарь. – В тюрьму.

– Едем, господин аптекарь.

– Поезжайте, поезжайте, господин Даниил!

В словах аптекаря не было ни одобрения, ни хулы.

– Наши тюрьмы, конечно, ни в какое сравнение не идут с заграничными, – сказал аптекарь. – Взять, например, Тауэр или Бастилию…

– Господин аптекарь… – судорожно глотая слова, начал я. – Вам, случайно, рыба не нужна?

– Какая рыба?

– Два леща… щука… усачи…

– Ваша бабушка, господин Даниил, стала торговать рыбой?

– Нет, нет.

– Хотя в рыбных продуктах очень много полезного для организма, особенно для мозга – фосфора, тем не менее я за соблюдение меры. Мы позавчера уже рыбу ели. Спасибо.

В дверях я чуть не столкнулся с нашим полицейским. Порядок был без униформы. Старенький пиджак висел на нем мешковато, словно был с чужого плеча, а может, так оно и было…

– Худо, господин аптекарь, худо, – услышал я его совсем не полицейский голос.

Кому было худо, я не успел разобраться: аптекарь прикрыл за полицейским дверь.