Остров пропавших душ - Ник Пиццолатто (2010)

Некоторые вещи пережить невозможно, поэтому ты вроде бы и не живешь после них, хотя и не совсем еще умер. Все, что происходило со мной в мае 1987 года, все еще продолжается, только с того дня прошло уже двадцать лет, и все это стало историей. На улице стоит 2008 год, и я выгуливаю свою собаку. То есть пытаюсь выгуливать. Хожу я медленно и не очень твердо.

Сегодня утром я получил записку. Сесил написал, что меня разыскивает мужчина. Сесил владеет мотелем, в котором я снимаю свою конуру и заодно подрабатываю мастером на все руки.

Здесь и дальше на юг красновато-коричневый туман на побережье кажется бесконечным. Его грязноватый цвет заставляет меня вспомнить о песчаных бурях, которые зарождаются далеко в заливе, как будто прямо за горизонтом находится пустыня. Когда наблюдаешь за креветколовами, плоскодонками и супертанкерами, которые появляются из этого тумана, то кажется, что это другая действительность проникает в нашу и что все это неразрывно связано с историей этого места.

Одним из основных уроков истории является тот, в котором говорится, что пока ты окончательно не умер, ты еще не полностью обрел себя.

А я все еще живу.

Сэйдж бегает вокруг меня кругами и лает, но я двигаюсь недостаточно быстро для нее, поэтому беру набивную игрушку-жирафа и бросаю ее в полосу прибоя, наблюдая, как собака бросается за ней. Она прыгает и резвится на мелководье, а я смотрю на нее с берега. С рассветом появляется туман, и начинают петь птицы. Низкие звуки корабельных сирен пробуждают мир к новому дню. Сентябрь, самая середина сезона ураганов. Облака свинцового цвета, скручивающиеся в спирали, напоминают сахар-сырец.

2008 год.

Ужасный год.

Моя левая нога все время подгибается в сторону, как будто хочет от меня убежать. За мной остается неровный след. Песок в Галвестоне грубый и серый, хотя иногда в нем попадаются оранжевые и желтые вкрапления; пляжи по утрам совершенно пустынны, поэтому Сэйдж свободно носится по всему берегу, держа в зубах успевшего сваляться комками жирафа. Я провожу языком по своему керамическому мосту и вспоминаю.

Записку Сесил приклеил к двери моей комнаты, и ее содержание звучит в моем сознании, как багровый вечерний прибой:

Рой,

какой-то крутой в костюме разыскивает тебя. Своего имени он не назвал.

Наверное, мне стоит вернуться назад и начинать паковать вещи. Двигаться еще дальше на запад. Маловероятно, что они ищут меня через столько лет, но кто еще это может быть? Возможно, сейчас, по прошествии двадцати лет, какой-нибудь умник стал просматривать старые книги и решил привести в порядок старые дела? Может быть и так.

Я вспоминаю свою жизнь и вынужден признать, что с добрыми намерениями меня никто искать не будет. Живот мой напрягается от ощущения скорой развязки.

Из-за этой записки я сегодня думаю о Рокки больше, чем обычно.

Я вспоминаю, как она рассказывала о себе в том баре в Энглтоне, а зеленые и бордовые огни танцпола мелькали в ее глазах, и ее лицо перед моим мысленным взором становится все ярче и рельефнее, как это всегда происходит, если я вспоминаю, как она мне что-то рассказывала.

Она рассказывала мне, как ей было четыре или пять лет, и она спала на заднем сиденье машины, на которой какой-то мужчина привез ее мать в лес. Там было множество грузовиков, припаркованных вокруг двух жилых трейлеров. И ее мать не возвращалась до самого утра. А потом она вышла из трейлера, и краска была размазана по ее лицу, и мужчина отвез их назад домой, и никто не произнес ни слова.

Сэйдж подбегает ко мне и отряхивается от воды. Я спускаюсь к воде по узкой бухточке рядом с заброшенным пирсом, спускаюсь туда, где я расставил свои краболовки. Ноги мои напряжены, а мокрый ветер причиняет боль моим рукам, которые я непроизвольно сжимаю, как когти. Когда я где-то расплачиваюсь, люди всегда обращают внимание на мои руки. Пальцы на них искривлены, а суставы раздуты, как пузыри.