– Думаю, тебе придется поверить в то, что я держу свое слово лучше тебя. До тех пор пока я жив, с тобой все в порядке. Я читал про адвоката, который занимается этим делом, про Уиткомба. Он взбешен тем, что Зинкевич исчез.

Стэн опять ничего не ответил.

– Вот таким вот образом. Я выхожу из игры. Ты уже взял ручку?

– Подожди…

– Не получится, – и я зачитал ему номер счета в Первом национальном. И велел ему внести деньги до четырех часов следующего дня, а то мне придется сходить на почту. А потом повесил трубку.

Руки мои стали дрожать, а колени затряслись и предательски ослабли. Я сделал добрый глоток вискаря, потом вышел из будки, и меня вырвало. Муравьи и москиты набросились на желчь и окружили мою голову, как короной. Затухающий свет единственной фары вывел меня назад на дорогу. Я периодически прикладывался к бутылке и не стал включать радио. Нога моя все время соскальзывала с акселератора.

По берегу острова были разбросаны костры. Ближе к воде звук ветра стал громче. Мотель был темным, за исключением вывески и единственной лампы на столе в офисе. Гриль Лэнса опять стоял перед дверью его комнаты. Через щель между шторами я заглянул в комнату девочек. Она освещалась голубым светом экрана работающего телевизора. Рокки спала, свернувшись клубком среди сбитых простыней. Рядом с ней, в большой майке, спала Тиффани, широко и свободно разбросав руки и ноги в разные стороны. Я опять ощутил тот страх, который испытывал будучи мальчишкой; от него болел живот и деревенела спина, и хотелось убежать и спрятаться в хлопковых полях, как больной собаке.

На следующий день я сказал сестрам, что мы уезжаем. Это был еще один душный яркий день, просоленный и мокрый. Мы хотели в последний раз сводить Тиффани на пляж, и сестры спросили, не могут ли они пойти с нами. Двигались мы в их компании медленно – я тащил два алюминиевых садовых стула, а у Рокки в руках была сумка с полотенцами и другими пляжными принадлежностями. Сегодня Рокки была более оживленная и спросила меня, куда мы пойдем на наше Большое свидание. А я уже и забыть успел о своем обещании. Однако ее не покидала какая-то скрытая печаль, на лице у нее было то выражение проигрыша, которое я так часто видел на лицах других людей в своей жизни. Оно обычно появлялось, когда люди сдавались и отказывались от борьбы. Я хотел изменить это.

Сестры-монашки даже на пляж надели свои темные платья из синтетики. Они вместе с Тиффани с трудом передвигались по песку в своих толстых коричневых чулках, сквозь которые проступали их варикозные вены. Ветер трепал мою свободную гавайскую рубаху, пока я устанавливал их стулья. Они осторожно уселись на них, закрывшись от солнца широкополыми шляпами и противосолнечными стеклами, которые они надели на свои обычные очки. Казалось, что Рокки их стесняется, когда она разделась до своего бикини и сестры оглядели ее. Я какое-то время посидел рядом с ними, и мы вместе понаблюдали, как Рокки повела Тиффани в воду.

Даже отсюда я мог различить синяк на ее бедре, но все равно она здорово выглядела – стройное тело и бледно-розовая кожа, крепкие мускулы и первоклассная попка. В Рокки была эта скрытая красота, которая пока еще не вышла наружу, так как девушка еще не превратилась в настоящую женщину. Я был в этом убежден.

Она довела Тиффани до прибоя – малышка все еще боялась накатывающихся волн, но быстро привыкла и весело рассмеялась, когда они разбились у ее ножек. Рокки тоже рассмеялась, подняла девочку на руки и обмакнула ее ножки в воду. Мы слышали их смех, смешивавшийся с рокотом и шипением волн.

Кругом было много народа: семьи с детьми, тинейджеры, парни с коричневыми телами и выгоревшими на солнце волосами, которые внимательно рассматривали Рокки, проходя мимо.

Старушки смеялись и кудахтали всякий раз, когда над пляжем раздавались визги Тиффани. Лица их были покрыты потом, который они вытирали платком, – одним на двоих.